Истопник

Морда овчарки в крови.

Летёха говорит интенданту:

– Товарищ майор! Моя взяла… Забираю бутылку спирта! Интендант чего-то развеселился. Пьяный, конечно, почти вдрабадан.

– Нам-то по стакашку нальешь?!

Летёха тоже радуется. Победил в споре!

Вон он – седой пес, весь зашелся в кровавой пене.

– Налью, конечно!

Труп собаки чепрачной масти и труп человека в рваном ватном халате куда-то уносят. Жихарева тянут за ноги по палой осенней листве. Бушлат задрался до головы. Мы видим худое и жилистое тело.

Костя получает свою порцию спирта.

Выпивает одним глотком. Без закуски.

Трясет головой, как будто отгоняет от себя только что увиденное.

Офицеры продолжают развлекаться.

Вроде как ничего и не случилось.

На колышках и пнях расставляют пустые бутылки и ржавые консервные банки. Их много валяется на помойке.

Теперь соревнуются в стрельбе из пистолетов.

Здесь уж Яркову нет равных.

Он демонстрирует филигранное умение работы с парабеллумом. Костя по-ковбойски крутит пистолет на указательном пальце, подбрасывает – ловит и стреляет с ходу, повалившись на спину. Потом бьет сразу из двух, по очереди – с бедра. Прием называется стрельбой по-македонски.

Все время попадает в цель.

Бутылки звенят, банки катятся.

Интендант восхищен:

– Ну, ты и даешь, Константин! Настоящая полнота… Ярков подает один пистолет интенданту:

– Товарищ майор, стреляйте в меня! Стреляйте, стреляйте, не бойтесь, все равно не попадете!

Пьяный Савёнков в ужасе пучит глаза и поднимает пистолет.

Костя начинает делать разножку. Он прыгает с носка на носок, одновременно отклоняя тело то влево, то вправо. Прицелиться невозможно! Знаменитый смершевский прием – качать маятник.

Зажмурившись, интендант стреляет. Мимо! Костя мгновенно падает и снизу, выстрелом, сносит офицерскую фуражку с майора.

Савёнков смотрит на аккуратную дырочку в тулье:

– Вот это да… Ты где так научился?!

Костя совсем не запыхался.

– В Смерше. В засадах сидели неделями. Ждали братушек из леса. Командир опергруппы товарищ Климов заставлял тренироваться в стрельбе. Пистолеты у нас были с глушителями. Чтобы не привлекать внимания.

А теперь смертельный номер!

Савёнков и кум ставят бутылку на голову пьяного Летёхи. Под дно бутылки подкладывают дощечку. Чтобы бутылка случайно не упала.

Василия уже мотало из стороны в сторону, а тут подобрался.

Прищурившись, Ярков спрашивает Летёху:

– Не боишься?!

Какая-то отвага и кураж распирают Костю.

Василий, дурачась, отвечает:

– Промахнешься – я с тобой больше дружить не буду! И спирта не налью! Правильно, товарищ майор?!

Косте вафельным полотенцем завязывают глаза. Он стоит спиной к Летёхе, слегка раскачиваясь и как бы ловя нужную для опоры точку. Кум командует:

– Раз! Два! Три!

Костя резко поварачивается, приседает на одно колено…

Бутылку сносит с головы Летёхи выстрелом.

Василий пучит глаза.

Интендант важно изрекает:

– Вот какие ребята служат у нас, в НКВД! Так и быть, молодежь! Есть вторая бутылка спирта!

Солдаты-собаководы и охранники, толпящиеся поодаль, уважительно пропускают Яркова. Он побледнел. Прячет свой парабеллум в кобуру. Но прежде ставит пистолет на предохранитель.

Рычажок сухо щелкает.

Мы видим, как на флажке предохранителя открывает надпись «Gesichert».

Что по-немецки значит гарантированный.

Или защищенный. Сам по себе пистолет не выстрелит.

Весна 1956 года Дуссе-Алиньский перевал

Кучум тянул волокушу из последних сил.

Костя почти потерял сознание. Он то погружался в картины своего недавнего прошлого, то, очнувшись, отмечал: прошли распадок, медленно ползут по косогору. К заброшенному поселку.

Громко каркали вороны и трещали над головой сойки. Уже совсем стемнело.

А на небе опять высыпали звезды. Особенно яркие после бурана.

Погода совсем наладилась.

Домик мерзлотной станции стоял на отшибе поселка. В домике, единственном, светилось окно и из печной трубы тянулся дымок. Такие поселки всегда возникали возле зон. В них жили вольнонаемные, их называли вольняшками. Офицеры из штата лагпунктов, с семьями, тоже селились здесь. Начкар, начальник караула, делил дом на двоих с главным инженером стройки. Сошки помельче ютились в бараках-общежитиях. Начальник лагпункта, как правило, жил в отдельном жилище. Домик даже внешне отличался от других. С крепкими ставнями и крыльцом, аккуратной поленницей березовых дров у завалинки. Возле крыльца круглые сутки топтался часовой в полушубке. Правда, у Сталины Говердовской было по-другому. Она, незамужняя и красивая женщина, делила дом с начальником охраны Дуссе-Алиньского тоннеля. Два разных входа для двух хозяев.

Все эти дома по истечении лет, и дом Говердовской тоже, обветшали, стояли с выбитыми окнами и обваленными печными трубами.

И только домик мерзлотной станции выглядел обжитым. Печь в нем топилась, снег у крыльца расчищен, кучкой лежали наколотые дрова. К воротам станции бежала тропинка, протоптанная в снегу.