Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

полагали руководители тифлисского отдела [1147]. В ряд этих предложений логически вписывалось и упомянутое в начале статьи обращение в совет Общества с предложением использовать название станции для пробуждения народного интереса к историческому прошлому. Открытие ревнителями потенциала визуализации и новых способов использования давно известных средств, позволяющее сделать историческое просвещение массовым, не осталось незамеченным. В протоколах совета Общества за январь 1912 года отмечено слушание письма от земского начальника Богучарского уезда Воронежской губернии Ждановича «о возможной помощи со стороны общества в историко-патриотическом просвещении местного населения» [1148].

Разрабатывая новые практики исторического просвещения, ревнители расширяли и разнообразили «инструментарий убеждения» консервативного исторического нарратива. Проблема заключалась в том, что, тщательно выстраивая охранительный нарратив и конструируя образ идеальной сословной монархии в годы, когда реальная монархия находилась на по роге краха, ревнители создавали иллюзию, «оградить» которую они не могли при всем разнообразии освоенных ими средств.

Заключение

Общество ревнителей русского исторического просвещения было не единственным, но, как писал позднее Шереметев, «старейшим по времени» консервативным историко-просветительским обществом [1149]. Подобные объединения, возникавшие в последующие годы, как правило, ставили перед собой более конкретные задачи. Русское военно-историческое общество видело свою цель в организации библиотек в воинских частях, упорядочении военных архивов и проведении раскопок на полях сражений [1150]. Общество ознакомления с историческими событиями России «содействовало» постановке спектаклей исторического содержания и первым попыталось начать практику «изготовления исторических кинемо-картин» [1151]. Общество ревнителей истории, появившееся через пятнадцать лет после основания Общества ревнителей русского исторического просвещения, занималось организацией выставок, а позднее – созданием народного военно-исторического музея [1152]. Эти общества, за редким исключением, скорее соперничали, чем сотрудничали между собой. Тем не менее для всех этих обществ была характерна постановка задачи научного просвещения масс. Ставя своей целью распространение исторических знаний, консервативные просветители не в меньшей степени, чем их либеральные соперники, становились частью явления культурной модернизации, модерности (modernity), характерного для России на рубеже веков. Дэвид Хоффман в статье, посвященной анализу модерности как явления общеевропейской и русской истории, отмечал в качестве главного ее признака «рационалистический этос прогрессивного социального вмешательства». Модерность, согласно такому подходу, характеризуется абсолютизацией научности как основополагающей нормы деятельности общественных институтов и одновременно возникновением массовой политики, а следствием взаимодействия научности и массовости становится «изобретение традиции» [1153]. Консервативные историко-просветительские общества, создававшие в своей деятельности репертуар практик исторического просвещения и искусно манипулировавшие самим этим понятием, играли важную роль в «изобретении традиции», поддерживающей и одновременно изменяющей образ монархии последних лет ее существования.

Раздел III Историческое воображение

Е.А. Вишленкова Прошлое показанное (вторая половина XVIII – первая четверть XIX века)

Рассматривая исторические полотна отечественных мастеров XVIII – начала XIX века, современный зритель, как правило, испытывает не удовольствие, а недоумение и непонимание. Собственно, такие же ощущения были и у зрителей в начале XX столетия. В 1910 году Игорь Грабарь писал о восприятии этих картин так: «русские воины, полководцы и цари одеты в какие-то полуфантастические костюмы “героев”, как их вообще понимали в XVIII столетии» [1154]. Сегодня, вглядываясь в монументальные полотна А.П. Лосенко, Г.И. Угрюмова, А.Е. Егорова, В.К. Сазонова и других членов художественного «цеха», невольно хочется спросить, а точно ли эти художники имели в виду Древнюю Русь и Московию, а не Древнюю Грецию? И с тогдашними гравюрами то же самое. Глядя на них, закрадывается сомнение: неужели и впрямь древнерусские князья были так похожи на западных королей, а русские богатыри на субтильных странствующих рыцарей с копьем? И если это так, то почему их сейчас изображают совершенно иначе?

Несмотря на оттенок «школярства», такие вопросы – ключ к пониманию культуры исторического мышления рассматриваемой эпохи. Ответы на них требуют реконструкции представлений современников о собственном прошлом и изучения характерных для них норм показа и восприятия «своей» истории.