Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Архив, архивный документ, архивная работа в эпоху 1880-х годов получают исключительную важность: публика внимательно следит за тем, как входят в научный оборот, включаются в процесс художественной переработки и публикации исторические документы, материалы, письма, мемуары, как проясняются многие тайны прошлого.

Неслучайно, что именно в «Историческом вестнике» шла острая дискуссия о современной социокультурной функции исторического романа [1365]. В этом обсуждении в отличие от литературных споров прошлых лет преобладал конкретный, прикладной аспект; участники его сосредоточились на «утилитарной» – идеологической, воспитательной стороне исторического романа, его месте в системе народного образования, способности «влиять на умы», его дидактическом, нравственном потенциале и возможности «упорядочить хаос современности».

Интенсивность пополнения романной библиотеки к середине XIX века настолько высока, что уяснение ее устройства облегчило бы процесс каталогизации. Поэтому понятен соблазн исследователей как-то классифицировать большую массу текстов [1366]. При составлении путеводителя по именным библиотекам и авторским книжным полкам обязательно следует иметь в виду и журнальную «авантюрность» самого жанра, его «суетливость», занимательную энциклопедичность, глобальность, просветительство и одновременно назидательную развлекательность.

Если попытаться нарисовать «портрет» главных «фондообразователей» этих библиотек, исторических беллетристов «второй волны», то среди прочих мелких и крупных, случайных и преходящих черт остается все же несколько объединяющих положений. К ним можно отнести прежде всего три линии:

• судьба, биография как роман;

• сотрудничество с журналистикой;

• контакты с литературными мэтрами, прежде всего Толстым и Достоевским.

Рассматриваемое литературное поколение 1870–1880-х – литераторы, в основном «дети из хороших семей», отпрыски «литературно-журнального закулисья», «птенцы салонных гнезд», журналисты, ученые. «Обреченность на литераторство», историческую беллетристику нередко была общим, «родовым» свойством авторов этой когорты. Е. Салиас и Вс. Соловьёв, наверное, полнее прочих воплотили эти качества и максимально использовали литературно-академическое наследство, «нематериальные» родовые активы.

Русский Дюма, русский Купер, русский Жюль Верн и русский Вальтер Скотт (Е.А. Салиас)

На примере Евгения Андреевича Салиаса (1840–1908) особенно хорошо видна взаимозависимость литературных и биографических обстоятельств. В его текстах реальность пережитых им приключений: путешествуя по Италии и Испании, Салиас оказывался участником авантюр, описанных впоследствии в романах [1367]. Такие случаи происходили с ним на каждом шагу и немедленно становились материалом для очередного произведения: в 1865 году он был задержан по подозрению в изготовлении фальшивых денег, в грабеже, убийстве и даже… в покушении на жизнь Наполеона III [1368]. Салиас получил хорошее, но не систематическое образование, не закончил университета, и в России, и за границей попадал в скандальные истории, но всегда выходил сухим из воды, избегая серьезных последствий. Салиас трижды пробовал себя в журналистике; всякий раз с одним и тем же неудачным и быстрым финалом. В феврале 1885 года специально для него высочайшим повелением была учреждена должность заведующего Московским отделением Общего архива министерства императорского двора. Назначение это Александр III сопроводил пояснением: от Салиаса «ничего не требуется, кроме романов» [1369]. Салиас стал обладателем пожизненной синекуры и с лихвой оправдал августейшее доверие.

Чтобы ежегодно выдавать очередной объемный роман, требовалась сноровка, натренированная рука, неистощимая фантазия. Всеми этими качествами «универсального романиста» Салиас обладал, оставляя позади в литературной гонке многих соперников. Лучший текст, «визитная карточка» салиасовских серий – роман «Пугачевцы» (1874), пользовавшийся в свое время огромной популярностью. Его устройство, а главное, причины громкого успеха и логика обсуждения в критике способны многое прояснить в беллетристике той поры. Работая над романом, Салиас провел «полевые исследования» в районе дислокации пугачевских войск. В итоге получилась обширная, лоскутная, географически масштабная картина, а сам роман оказался стилистически разрозненным, с фольклорными вставками, с пространными отступлениями, символическими зарисовками, пестрым по составу действующих лиц. История восстания прослеживается от истоков до финального кровавого подавления. Салиасу удалось создать сложный образ Пугачёва – бунтаря и бродяги, показать, как бунт, поначалу романтический, превращается в разгул мародерства, грабежей и убийств.

«Пугачевцы» задумывались автором как начало тетралогии. По его словам,