Историческая традиция Франции

Долина Луары с Туренью – квинтэссенция Франции, считал Видаль де Лаблаш. Она не менее значима, чем долина Сены, и может еще больше претендовать на роль исторического центра страны, ибо цементирует связь Севера, где возникла французская государственность, с Югом, «колыбелью цивилизаций». Подобные «переходные зоны» служат иллюстрацией основного тезиса географа об естественном характере единства страны. В противовес Мишле, который, отстаивая значение Парижа, дал, по выражению современного историка, «иерархизированное видение» страны, Видаль де Лаблаш предложил картину «решительно эгалитарную»[45].

«При отсутствии структурного единства возможна живая гармоничность; она и смягчает действительные и глубокие контрасты, которые образуют лицо Франции». Разнообразие, стимулируя торговые обмены между соседними районами, порождает, в результате, взаимозависимость всех частей страны. Взаимная дополнительность, а не единообразие оказывается системообразующим началом. Этот вывод Видаль де Лаблаш превращал в универсальный постулат культурной географии: «Нет края (contr'ee), который являлся бы единственным творцом своей цивилизации. Если это только не самодовлеющая цивилизация, которая быстро останавливается» в своем развитии[46].

Следуя тогдашней научной традиции, Видаль де Лаблаш сосредоточился на характеристике отдельных частей Франции, заметно обеднив общую часть. И он находил для этого объяснение. Географически – ни климатом, ни флорой или фауной, ни геологией – Франция не образует целостность. Целостностью ее, в конечном счете, сделала не сама по себе природа страны, а хозяйствующий в этой среде и органически сращенный с ней человек, т. е. народ Франции.

Аналогичную мысль о роли субъекта высказывал Мишле, однако историк прямо-таки противопоставлял при этом природе политическую волю: «Влияние почвы, климата, расы уступает социальной и политической деятельности. Фатальность локальной зависимости была побеждена… Общество, свобода обуздали природу, история устранила географию». Единство страны определил ее исторический центр – Иль-де-Франс.

«Чтобы найти центр Франции, ядро, вокруг которого все должно было сплотиться, не нужно выделять центральную точку в пространстве. Не нужно искать главные водоразделы или даже места разграничения рас. Это не Бурж и не Бурбонне, колыбель династии; не плато Дижона или Лангре между истоками Соны, Сены и Мёза; не Луара между Бретанью, Овернью и Туренью. Нет, центр определяется обстоятельствами скорее политическими, чем природными. Это эксцентрический центр, сдвинутый к северу – главная арена национальной активности (курсив мой. – А.Г.)».

Мишле не отказывался от географического фактора, но наделял географическое положение цивилизационными характеристиками: «Сена в полном смысле слова первая из наших рек, самая цивилизованная, самая совершенная. У нее нет ни капризности и обманчивой мягкости Луары, ни резкости Гаронны, ни свирепости Роны, кидающейся с Альп подобно дикому зверю». Сене не нужны дамбы для укрепления берегов, она предоставляет свои воды многочисленным мануфактурам, она поит Париж. Соединяет с Парижем своими притоками Шампань (через Марну) и Пикардию (через Уазу), а Руан и Гавр вместе с Парижем точно дома на одной улице, которой и является Сена[47].

Мишле в определении роли Парижа и Иль-де-Франса поддерживал Бродель: «Единая Франция зародилась… между Соммой и Луарой, в пределах окружности с Парижем в центре и радиусом, достигающим от него до Орлеана или же Руана; помимо небольшой области Иль-де-Франс, сюда входят также Орлеанне, частично Шампань, Пикардия и Нормандия. Это как бы родной дом Франции… Она вышла именно из этого ядра, из этого средостения (курсив мой. – А.Г.)»[48].

Исключительное преимущество Парижа заключалось в окружающих его известняковых возвышенностях, где дождевые воды легко просачиваются под землю и не застаиваются, а в случае засухи впитавшаяся в землю вода поднимается на поверхность и не дает растениям зачахнуть. Кроме того, на этих возвышенностях (Бос, Бри, Суассонне) сохранился слой рыхлой наносной почвы, которая благодаря своей легкости для вспашки влекла к себе со всей Европы первые земледельческие народы доисторической эпохи.

Избыток населения здесь имел место уже к моменту крушения римской Галлии, что могло послужить сохранению «римских порядков». А затем благодаря изобилию населения Иль-де-Франс и соседние области послужили опорой для грандиозных «транснациональных» завоеваний Каролингов. Хорошая продовольственная и кормовая база обеспечили формирование тяжеловооруженной рыцарской кавалерии, которая, в свою очередь, стала основанием французского могущества вплоть до Столетней войны[49].