Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953

Сквозь всех к нему бросается разъяренная костюмерша. "Соломон Михайлович! — кричит костюмерша. — Вот Роза отказывается от этого платья, потому что оно ее полнит". Надутая зареванная Роза сидит в углу, не отвечает на приветствие Михоэлса и при первых словах костюмерши с рыданиями выбегает из кабинета. Как только улаживается ситуация с Розой, выясняется, что какая-то Саррочка родила кого-то в Биробиджане и ей срочно требуются деньги. Михоэлс берет деньги из кассы театра в счет своей будущей зарплаты, и их отсылают в Биробиджан. Потом нужно достать успокоительные таблетки для чьей-то тещи, потом выслушать несчастного влюбленного актера. Старшая дочь Михоэлса Наталья пишет: "Очень сложно сказать, почему он, при всей своей занятости, позволял этим судьбам так бесцеремонно наваливаться на себя. Это не была сусальная доброта Деда Мороза. Это не было только живое любопытство к человеческим судьбам. Это было чувство ответственности, которое свойственно только человеку, родившемуся старшим". Михоэлс был Старшим для своего брата-близнеца, Старшим — для своего друга и партнера по сцене знаменитого актера Бениамина Зускина, легкого, пластичного, с блестящим чувством юмора. Для Михоэлса он больше, чем друг. Он брат, которого надо защищать, ограждать от грубости жизни. Михоэлс погибнет первым. Бениамина Зускина расстреляют в 1952-м. Соломон Михайлович Михоэлс всегда ощущал себя в жизни Старшим. Однажды он признался родным: "Мне очень тяжело, и иногда мне кажется, что я один отвечаю за весь свой народ, не говоря уже о театре". Ему приходят письма со всего Советского Союза. Часто на конвертах пишут просто: "Москва, Михоэлсу". Михоэлс отдает себе отчет, что эта формулировка слишком опасно напоминает, другую: "Москва, Сталину".

С. М. Михоэлс

При всей занятости у Михоэлса есть привычка, которая мало сообщается с его образом жизни. Родные называют ее "телефонной болезнью". Едва закончив деловую встречу или репетицию, Михоэлс звонит домой и подробно отчитывается о прошедшем часе. Когда в 1953-м Михоэлс будет назван "агентом буржуазной разведки", заплаканная домработница Ксения скажет: "Да когда у него было время шпионить, если даже я знала каждый его шаг!"

Государственный антисемитизм, достигший своего пика в последние годы жизни Сталина, начинается не после войны. Антисемитизм — как направление сталинской политики — поднимается непосредственно в годы войны с фашизмом. Просто до окончания войны Сталин не выпускает его на поверхность, не вбрасывает погромные лозунги в массы, выжидает с началом полномасштабной кампании.

Антисемитизм как государственную линию Сталин берет у Гитлера. Но во время мировой войны с фашизмом открыто проповедовать его неловко. Хотя Сталину очевидно не терпится. Во время войны Сталин начинает раскручивать антисемитизм как средство патриотического подъема. В самые страшные дни битвы под Сталинградом в Кремле обсуждается вопрос "О подборе и выдвижении кадров в искусстве". 17 августа 1942 года, когда идет шквальная бомбардировка Сталинграда, начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Александров направляет докладную записку секретарям ЦК Маленкову, Щербакову и Андрееву.

Начальник Управления ЦК Александров по-фашистски прям: в сфере культуры "преобладают нерусские люди", в скобках — "преимущественно евреи". В качестве первого примера берется Большой театр, который назван "вышкой русской музыкальной культуры и оперного искусства СССР".

Обстановка в этой "вышке" представлена в форме таблицы: занимаемая должность, фамилия, партийность и национальность, точнее, определенная, недопустимая, уже почти преступная национальность.

Далее указывается национальность руководителей и профессоров Московской и Ленинградской консерваторий. Далее имена и национальность известных музыкантов. Первые в этом ряду мировые знаменитости — Давид Ойстрах и Эмиль Гилельс.

Осенью 1942 года начинаются чистки по национальному признаку. В защиту преследуемых выступают выдающиеся композиторы Шостакович, Хачатурян, Кабалевский, Шапорин, Мясковский.

18 сентября 1944 года композитор Мокроусов в состоянии опьянения заходит в бильярдную Союза советских композиторов со словами: "Когда только не будет у нас жидов и Россия будет принадлежать русским!" Он подходит к композитору Кручинину, берет его за воротник и говорит: "Скажи, ты жид или русский?" Кручинин, русский по национальности, не задумываясь отвечает: "Был и остаюсь жидом".

Писатель Юрий Нагибин в своей последней повести "Тьма в конце туннеля" пишет о том, как всю жизнь, с самого детства, жил с сознанием своего еврейства, как часто, особенно в детстве, страдал и дрался за собственное равенство и тайно мечтал быть русским. В конце жизни Юрий Нагибин узнал, что в нем нет ни капли еврейской крови.

И вот, оказавшись русским, он написал горчайшие слова: