Исторические колокола

Лучшие колокольные заводы находятся в Москве, но есть также в Костроме, Валдае, Воронеже, Петербурге, на Урале в Тагиле и в Сибири в Енисейске. Московские заводы на Балкане славятся около трёх столетий; самые древние из них Самгина и Богданова; последний замечателен тем, что большая часть больших московских колоколов отлиты на нём. Древний Царь-колокол отлит там же, мастером Маториным, от котораго завод перешел к Слизову, от него к Калинину, а от последняго в 1813 году к М.Г. Богданову, который отливал и поднимал сам на Ивановскую колокольню нынешний московский большой колокол в четыре тысячи пудов. Московские заводы настолько хорошо делают колокола, что заказы получаются из самых отдаленнейших мест Сибири и заграницы. Медь для колоколов употребляется лучшаго качества, иногда старый колокольный лом. Для расплавки 100 пудов меди сжигается до трех саженей дров; для тысячи пудов не менее десяти сажен, для 10.000 пудов – до 30 саженей. Когда медь совершенно расплавится, к ней прибавляют, минут за пять или за десять до отливки, известное количество олова, полагая его 22 фунта на каждые сто фунтов меди, тщательно размешивая медь. При отливке некоторые из присутствующих, благоговейно крестясь, бросают в растопленную массу серебро, принося этим посильную лепту; другие же полагают, что от этого звон будет чище.

Отливка колокола сопровождаются на Руси особенною церемониею. Хозяин завода до начала литья приносит в мастерскую икону, зажигает перед нею свечи и все присутствующие молятся. Хозяин сам читает вслух особую, соответственною случаю, молитву, а мастера и рабочие её повторяют. После этого все двери затворяют и хозяин дает знак начинать дело. Несколько рабочих проворно и ловко берут наперевес рычаге и, раскачав его, пробивают в плавильной печи отверстие пода, откуда тотчас же огненным ключем вырывается расплавленная медь. В это время нужны все искусство и ловкость рабочих для того, чтобы медь лилась ровно, исподволь, по мере ея вливания в форму, и не переполняла бы жолоба; в противном случае, она тотчас же выступает из него и половина ея выльется на землю, а если ея не достанет хоть на половину ушей колокола – вся работа пропадет и колокол надо вновь переливать. При литьё колоколов, обыкновенно, литейщики распускали какой-нибудь самый нелепый слух.

На эти колокольные рассказы, известные под именем «литьё колоколов», не раз полиция обращала внимание и брала с заводчиков подписки и делала им строгия внушения. Но с литьём колокола этот освященный веками обычай снова возставал в самой нелепой форме. Так из таких, разблаговещанных рассказов, в Москве обратил всеобщее внимание один, о котором упоминает А.П. Милюков в своих воспоминаниях. «Однажды на Покровке венчали свадьбу, и когда священник повел жениха и невесту вокруг налоя, брачные венцы сорвались у них с головы, вылетели из окон церковнаго купола и опустились под наружные кресты, утвержденные на главах церкви и колокольни. Слух этот настолько был силен в Москве, что к церкви съезжались экипажи в таком количестве, что проходу не было – нежныя сердца к этому добавляли, что жених и невеста были родные брат и сестра и что они этого не знали – и что только чудо не допустило до греховнаго брака».

Другой такой же дикий и нелепый слух, пущенный литейщиками, повествовал следующее. Дело было зимою в трескучие морозы. Рассказывали, что генерал-губернатор накануне большого праздника, кажется Николина дня, давал бал, на который приглашено было полгорода. Дом горел огнями. Всю ночь продолжались танцы и, вот, во время полнаго разгара удовольствий, при громе бальной музыки, раздался с Ивановской колокольни первый удар благовеста к заутрене. При этом торжественном звуке люстры и канделябры в губернаторском зале в одну секунду погасли, струны на инструментах лопнули, стекла из двойных рам звеня, попадали на улицу, и в страшной темноте волны морознаго воздуха хлынули на обнаженные шеи и плечи танцующих дам. Раздался крик ужаса. Испуганные гости бросились толпою к дверям, но оне с громом захлопнулись и никакия усилия не могли отворить их до тех пор, пока не кончился в Кремле благовест. К этому поэтическому разсказу добавляли, что в большой зале найдено несколько замерзших и задавленных и в том числе сам хозяин праздника.