Исторические новеллы

— Благодарю! — продолжал Эразм. — После многих размышлений я пришел к этой же мысли. И добавил с наслаждением: — Как чудесно сказано: «Небольшая глупость бывает дороже мудрости и чести»! Во всей греческой и римской литературе я не встречал ничего более глубокого. Если бы вы следовали этой истине, то, возможно, изменили бы ваш образ жизни и, быть может, достигли величия, ибо первейшее начало, называемое мудростью, в вас очень сильно. Повидал я евреев Голландии, Англии, Италии, Германии, во Франции и в Швейцарии. И повсюду, кроме немногих исключений, лишь подтверждающих правило, евреи гонимы, унижены и смертельно напуганы! Да, именно напуганы! До сих пор помнят, как изгоняли их из Испании 37 лет тому назад. Нет, нет, это не жизнь для нации, нет в мире ничего подобного! Евреи — дух, а не плоть, хотя они и едят, и пьют, и размножаются, как все люди. Они дух, но не спиритус[33], а лемурис[34] — духи, привидения. Призраки, блуждающие в мире. Не похожи даже на цыган, племя нищее и плотью, и духом, общество попрошаек и конокрадов, не имеющее ни имени, ни места. Ни разу мы не видели книг против цыган и их верований, не слышали, чтобы их преследовали. Евреи — другое дело. Они — дух, влачащий бремя великого прошлого, великих идей и великого Учения, дух, странствующий среди народов, возбуждая ненависть, гнев, желание оскорбить его и избавиться от него. Нет, это не истинное существование, а иллюзорное.

— «Не мощью и не силою, но духом…» — ответил Энзель.

— Сказано: «Но духом моим», — поправил на сей раз Эразм, и Лемлин согласно кивнул головой.

— Мы тоже, — продолжал Эразм, — верим в Святой Дух, Спиритус Санктус; но вы — лемурис, мертвые среди живых.

Лицо его приняло неприветливое, жесткое выражение.

— Мы вовсе не верим в духов мертвых, — пожал плечами Энзель.

Тут вмешался Пиркхаймер:

— Помнится, был я во время вашего праздника Седмиц[35] у моего еврейского друга во Фьорде и слышал, как его сынишка просил у матери: «Мама, дай мне еще кусок Синая». Я поинтересовался, что это за блюдо, и друг объяснил, что это начиненный пирог, который пекут на праздник Седмиц и называют Синаем, чтобы дети, начинающие изучать Писание в этот праздник, знали, что Закон, данный на горе Синайской, сладок и хорош. Нация, способная делать блюдо из своего Учения, не может быть плотью и кровью. Я согласен с моим другом в том, что ваше существование отлично от существования всех других народов.

Эразм добавил с той же жесткой ноткой в голосе:

— Вы введены в заблуждение, некоторыми вашими учителями, утверждающими, что нет жизни вне Божественной мудрости. Как я знаю, многие евреи считают, что остальные народы были созданы ради них. В действительности же, все народы существуют, а они — нет. Даже древние народы, казалось бы, вымершие, на самом деле лишь сменили обличье и название. В вас обитает большая духовная сила, но она подобна ветру, не приводящему в движение крылья мельниц. В лучшем случае он помогает двигать жернова чужих мельниц, но ваша стоит в запустении; еще звучит эхо прежней работы, но жернова неподвижны, не производят муки. Как-то в моем отечестве я слышал скрип старой оставленной мельницы со сломанным крылом. Это было в детстве, но звук до сих пор преследует меня…

Пиркхаймер процитировал по-немецки стих из Песни Песней: «Поставили меня стеречь виноградники, свой виноградник я не уберегла».

— Виноградники не нуждаются в их заботе, лучше бы стерегли свои!.. — сказал Эразм, повышая голос.

Последние слова были произнесены тоном, заставившим Энзеля усомниться в добрых намерениях собеседников, в особенности при виде оживления, которое вызывали в Пиркхаймере колкости Эразма. Лицо Лемлина исказилось печалью. Энзель лихорадочно искал убедительный ответ, который заткнул бы уста обвинителям. Много изящных идей приходило ему в голову, но в них не было порядка и ясности, и они путались и мешались друг с другом: высказывания мудрецов Талмуда, изречения Саадии Гаона[36] и Иехуды Галеви, Ибн Эзры[37], Рамбама и других. Не зная, с чего начать, он медлил с ответом. Наконец он произнес:

— Почтенные господа, я выслушал все, что вы оба сказали. Ценя ваше мнение, я все же позволю себе задать вам один вопрос…

Он не договорил фразы, так как в этот момент послышались конский галоп и стук колес, и во дворе раздались громкие возгласы. Все перекрыл голос Мирцеля, ставший вдруг тонким и пронзительным: «Курт приехал! Вот она, грамота! Сиятельные особы явились встретить наших гостей. Какой почет! Какой почет! Да, они там, под вязом! Пожалуйста, ваша милость, сюда!» От радости он бросил полотенце на ближайшую скамейку и забегал с распростертыми объятиями от ворот к вязу.

Эразм, Пиркхаймер и Бривис встали со своих мест навстречу приехавшим. Поднялся и смущенный Швайнсхойт, водрузил на голову шляпу с пером, сделал нерешительный шаг и остановился.

Трое ученых смешались с группой приезжих, только что вышедших из роскошной кареты. За поклонами последовали рукопожатья и объятья, вопросы, ответы и радостные восклицания.