Исторические романы и повести. Книги 1-9

— Какая Ферузэ! Все знают: она Сорейя. Не так ли, девушки?

Ряд серых сов в чадрах заурчал:

— Ур… Сур… я…

— Ну, пусть Сорейя, — вздохнул Омар. — Все равно я ее не уводил. Она сама ко мне явилась.

— Где это видано, — возмутился судья Хусайн нбн Али ибн Микаль, — чтобы девица в шестнадцать лет сама явилась к пожилому одинокому мужчине?

Будто речь шла о честной и скромной крестьянской девушке, а не распутной девке из ночного заведения. Это суд или кукольное представление?

— Явилась.

— Нет, он ее увел! — вскричала старуха Айше. — У меня есть свидетели. Вот, пять моих девушек видели, как он схватил ее в переулке и затащил к себе во двор. Не верите им, спросите мужчин. Вот Абубекр, мой сторож и дворник. Вот Валид, мой сосед, башмачник. И тут же Исхак, водонос. И Масуд, погонщик ослов. Все люди почтенные, уважаемые в нашем квартале. Они не соврут.

— Вы тоже видели, мусульмане, как сей злоумышленник силой увел к себе девицу Сорейю?

— Да, да! — загалдели дружно свидетели. — Чуть руку ей, бедняжке, не вывихнул.

— Слышишь, злодей? Здесь четверо мужчин и шесть женщин, если не считать пострадавшей…

— Ее и нельзя считать женщиной, — зло заметил Омар. — Это аллах знает что.

— Молчать! Показания двух женщин приравниваются, по нашему исламскому закону, к показанию одного мужчины. Значит, против тебя семь свидетелей. Столько же, сколько в небе планет, — блеснул он кстати глубиной своих знаний.

— Столько же, сколько смертных грехов, — поправил его Омар.

— Молчать! У тебя есть свидетели?

— Нет, — вздохнул Омар. — Я сам свидетель.

— Ты — ответчик. Ты должен, — веско произнес судья, — возместить истице убыток, который она понесла, лишившись, по твоей вине, на пятьдесят дней своей лучшей, самой добычливой работницы.

— Работница. — хмыкнул Омар.

— Оставь свои дурацкие ухмылки! Здесь не кабак.

— И жаль. Я бы сейчас с превеликим удовольствием хлебнул хорошего вина.

— Ячменной водки, — уязвила его Ферузэ-Сорейя.

— Вернусь домой, — усмехнулся Омар, — непременно выпью. Ячменная водка пророком не запрещена.

— Да? — вскинул брови судья. И опустил блудливые очи, как бы сказав: "Учту". — Тихо! Суд постановляет: житель Нишапура Абуль-Фатх Омар, сын Ибрахима, по прозвищу Хайям, что значит Палаточник, обязан не позже, чем завтра утром, уплатить жительнице того же города почтенной Айше…

— А у нее есть прозвище? — полюбопытствовал Омар. — Если нет, могу подсказать. На языке вертится.

— Тихо! Уплатить под расписку долг в размере пятьсот золотых динаров…

— Несправедливо! — вскричал Омар. — Старуха Айше со всем своим заведением не стоит и ста динаров.

— Тихо! Пятьсот золотых…

— Где я их возьму?!

— В противном случае, — важно изрек судья, — у ответчика будет изъят его дом.

А-а! Теперь-то Омару все стало понятно. Все подстроено. Против кого, как говорится, бог, против того и люди. Им нужен его дом, этим мошенникам? Его добротный, просторный дом с обширным двором и садом. Они знают: никто не заступится за опального поэта, его можно ограбить, ничем не рискуя.

Ну, что ж. И это мы стерпим — как-нибудь.

***

— Ах-ха-ха! — тягуче зевал купец Музафар, только что вставший ото сна.

— Эх-хе-хе! — уныло кряхтел Музафар, поглядывая сквозь алебастровую решетку окна на свой большой уютный двор, выложенный каменными плитами, с каменным просторным водоемом. На отсыревших плитах и неподвижной воде грудами скапливались осенние желтые листья. Может быть, ему виделись караванные тропы и перевалы, Занесенные снегом.

— Ох-хо-хо! — вздыхал он тяжко, грея руки над жаровней. — На какой срок?

— Ну, на год, — хмуро сказал Омар.

— Ух-ху-ху!..

Где он добудет денег через год, чтобы вернуть долг Музафару, опальный звездочет не думал. Самое главное сейчас — уплатить старухе Айше. А через год… мало ли что может случиться за это время. Омар вспомнил басню о чудаке, который взялся за двадцать лет обучить корану осла с царской конюшни. И получил задаток в десять тысяч динаров. "Что ты наделал? — накинулась на него жена. — Как ты выкрутишься, когда настанет срок?" — "Не бойся, супруга, — ответил он ей. — Ешь, пей, отдыхай. За двадцать — Я то лет… или я умру, или царь умрет или осел околеет".

— Господи, помилуй! — Музафар, скрестив, зябко спрятал руки под мышками и долго молчал, нахохлившись и что-то прикидывая в уме. — Так уж быть! — воскликнул он с отчаянием, будто бросаясь в замерзающий водоем во дворе. — Я помню добро. Я… дам тебе пятьсот динаров. Но, понимаешь… эти деньги — на целый год… выпадут из оборота. И я потерплю на них большой убыток. Поэтому ты… укажешь в расписке, что взял у меня… восемьсот.

Ого! Одних ковров в этой раскошной гостиной — на восемьсот динаров. И утвари разной в нишах на столько же.

— Да, восемьсот. Иначе, прости, и фельса не получишь. Я, прости, торговый человек. И ты должен указать в расписке, что если в указанный срок не вернешь мне восемьсот динаров, я буду вправе отобрать твой дом…

Ах, этот дом!

— Хорошо, — кивнул Омар. — Я согласен.