Исторические романы и повести. Книги 1-9

Омар сидел у себя во дворе, на скамье у ручья, в тяжких раздумьях над новой книгой. Вытекающий из-под ограды соседнего, слева, двора, ручей забран в короткую керамическую трубу и выведен в небольшой круглый колодец, живописно, в нарочитом беспорядке, обложенный диким камнем. Будто это природный родник: вода в нем бьется, журчит и булькает, как в горных ключах. И, как женщина – пряди волос, полощет в ней обвисшие ветви молодая плакучая ива.

Поэт, подперев подбородок двумя кулаками, отрешенно уставился на живую веселую воду.

Со дна родника, из прохладной его глубины, всплыл, как радостный случай в памяти, красный лоскут. Всплыл, качаясь, и закружился по воде. Омар долго смотрел на него, не видя. И вдруг сообразил: ведь это роза! Поймал, отряхнул. Свежая, только что сорвана. Он поцеловал ее.

Из родника всплыла вторая красная роза и третья. Чудо! Видно, где-то вверх по ручью…

– Эй!

Омар огляделся, – пусто во дворе.

– Я тут, – тихий шепот сверху.

Он вскинул глаза. Девушка… Лежит в тени чинары, на соседской крыше, принадлежащей вдове. Густая челка до самых глаз – с особым рисунком, тюркским – так, что даже бровей не видать. Носик в легких веснушках. Щечки горят.

Вот откуда розы. Прямо с этих щечек их сорвали.

– Целый час на тебя гляжу. Слезла, вернулась. Правда, что ты поэт?

– А как же.

– Одаренный?

– Очень…

– Знаменитый?

– Конечно…

– Холостой?

– Совершенно… – вздохнул Омар.

«Сейчас спросит, много ли у меня денег».

Нет, не спросила. Засмеялась тихо и вкрадчиво, как горлица, обдавая его светлой лаской родных, давно знакомых глаз.

– Я тоже, – смущенно призналась, – стихи… сочиняю…

– О? Записываешь? Принеси, покажи.

– Нет… я писать не умею. Слагаю в уме и запоминаю

– Не умеешь писать! Ну, этому можно научиться. Как тебя зовут? – смягчился Омар.

– Эль-Мирра. Но я сама не знаю, что означает мое имя

– Есть такое растение с благоуханной смолой в жарких краях аравийских. – И сказал, опустив голову: – Знавал я одну… Рейхан. Она и вправду пахла рейханом. Слезай. – Он встал, приставил к стене лесенку. – Посмотрим, чем ты пахнешь.

– Нет!

– Тогда – убирайся.

– Не уйду! Наша крыша.

– И сиди на ней, пока не состаришься.

– Я…боюсь. Высоко.

– Подержу, не бойся.

Небольшая, стройная, с едва налившейся грудью, в розовом платье и красных штанишках, стесняясь повернуться спиной, она, – пылающим лицом к Омару, стыдливо посмеиваясь, – сошла к нему, как богиня с неба. Горячий ветер рвал ей платье, оно трепетало, как пламя. Когда ее узкая белая стопа поравнялась с его лицом, он бережно взял в ладонь эту босую стопу и расцеловал тонкие пальчики.

Нет, кожа ее не пахла миррой. Ее аромат был лучше в тысячу раз: она пахла утренней свежестью и безоглядной девичьей любовью…

Омар заскрипел зубами. То, что здоровую юную девушку с горячим воображением неудержимо потянуло к опытному, зрелому и крепкому мужчине, вполне естественно. Природа знает, что делает.

Неестественно другое: что вокруг их любви, ясной и чистой, – да, чистой! Что может быть чище настоящей, природной любви? – начнется возня глупых и грубых людей, не имеющих к ней никакого отношения и понимающих женитьбу не иначе, как торговую сделку.

Но скажите, к какой статье шариата можно отнести властное влечение друг к другу Омара и Эль-Мирры, ее тихую улыбку, в которой бездна содержания, выразительный свет влажных глаз, скупые движения рук, понятные только им?

Имам квартальной мечети? Человек недалекий и малограмотный, знающий даже свой неизменный Коран с пятого на десятое. К нему обязан Омар обратиться за помощью, чтобы почтенный священнослужитель через свою достойную жену нашел для Омара сваху. И дура-сваха? Почему он должен впустить в заколдованный мир своей души этих чужих, совершенно ненужных ему людишек?

Во всем мусульманском судебнике, даже в частях о браке, семье, ни разу не упомянуто слово «любовь». Все предусмотрено: как жениться, как разводиться, как делить имущество и детей. Кому и сколько и за что заплатить. О любви же – ни звука! Бред какой-то…

Он услыхал за спиной чье-то легкое трепыхание. Повернулся: на подоконнике, уронив крылья, стоит и трясется воробей. Что-то неладное с ним. Омар подошел взглянуть, в чем дело.

Большая, колюче-сухая крошка, из тех, что поэт, как всегда, рассыпал на широком подоконнике, застряла у воробья во рту. Ни проглотить ее не может, ни выбросить, бедный. Стоит и трясется, явно пропадает. Крылышки беспомощно трепещут. Даже взлететь не способен.

– Эй, ты что, помираешь? – Омар слегка хлопнул его по дрожащей спине.

Крошка выпала. Воробей вспорхнул на ветвь соседской чинары и зачирикал, довольный.

Забавный случай.

Омар повеселел. Он поставил столик на место, аккуратно сложил на нем бумагу, водворил туда же перо и чернильницу. Вытер мокрой тряпкой пятно на ковре. Но грязный след от чернил на чистом ковре, конечно, остался.

– Э, ладно! Купим когда-нибудь новый ковер. Если возникнет такая необходимость.

Он отправился на Шелковый базар, к старому знакомцу Музафару, которому гадал по звездам.

– Дай мне отрез на халат. Лучшего шелка, зеленого.

– Жениться надумал?

– Что, похоже?