Исторические романы и повести. Книги 1-9

– Да-а? – изумился Омар. Он сперва опешил от неожиданности. Затем, догадавшись, что эти тоже чем-то причастны к его отношениям с Эль-Миррой, яростно стиснул свои крепкие челюсти. Он мог бы одним ударом пробить наглецу пустой его череп! Эх, нельзя. И Омар, сдержавшись, сказал сквозь зубы: – Ладно. Я пойду на базар и за один трехфельсовый хлебец уплачу нарочно целый динар. – Он сунул монету под нос юному пекарю. – И ты будешь в убытке, ишак. Золотой динар! Ты такой в руках никогда не держал. Я же их прокутил сто тысяч…

Он повернулся, ушел.

Началось… Теперь эти станут его травить.

Что же, вырыть во дворе большую яму, наполнить ее водой – и продать усадьбу кожевнику? Чтоб оглушить весь квартал нестерпимой вонью мокнущих кож?

Э, ну вас…

Сказал Абуль-Атахия:

О, как много людей на земле!
Но как мало людей в их числе…

Омар запер калитку, достал из подвала кувшин чистого красного. Ячменную водку он в рот давно не брал.

«Все семь чудес света, – усмехнулся Омар, наполняя чашу, – созданы народами, поклонявшимися виноградной лозе».

Он вспомнил кстати легенду из своей «Навруз-намэ». …Однажды царь Шамиран сидел у окна, при нем находился Бадам, его сын, отменный стрелок. Вдруг перед ними на землю с криком опустилась птица-феникс с толстой змеей, обвившейся вокруг ее шеи. Змея готовилась ужалить красивую птицу. Бадам, по приказу отца, вскинул свой перламутровый лук и пришил стрелой к земле змеиную голову, не причинив никакого вреда несчастному фениксу. Он с благодарным криком улетел.

Через год, в тот же день, на том же месте, они вновь увидели его. Феникс что-то положил на землю крикнул несколько раз и взмыл к небу.

– Посмотрите, что он оставил, – сказал вельможам царь Шамиран.

Они принесли три маленьких твердых зерна. Царь приказал посадить эти зерна в саду. Из них весной выросла тонкая гибкая ветвь. Она постепенно превратилась в длинную упругую лозу с широкими зубчатыми листьями.

Это растение люди видели здесь впервые, и не было в саду куста веселее. Как украшения на невесте, на нем густо висели гроздья. К осени ягоды потемнели, из зеленых сделались черными, как блестящий агат, и стали осыпаться с лозы на землю.

– Выжми их, слей сок в чан и посмотри, что получится, – велел садовнику царь Шамиран.

Спустя несколько дней, садовник ему доложил:

– Сок без огня кипит, как вода в котле.

Когда сок перестал кипеть, он сделался ясным, прозрачным, словно рубин.

«Назначение растения – в этом, – решил царь. – Но мы не знаем, полезно оно или, может быть, ядовито».

Из тюрьмы привели убийцу, приговоренного к смерти, дали ему чашу перебродившего сока, посмотреть, что из этого выйдет.

Выпив чашу, невольник скривился: «Горько!» – «Хочешь вторую?» – «Хочу». После второй развеселился, начал петь и плясать. И попросил третью чашу. После нее лег под кустом и крепко уснул. Когда он проснулся, его привели к царю.

– Что ты почувствовал, когда это пил? – спросил Шамиран.

– Я почувствовал себя царем, – сказал невольник.

Царь простил ему совершенный им грех. И сам научился пить вино и петь при этом. И тому же научил других…

Ночь была серебристо-белой. При этой белой огромной луне можно читать, не напрягая зрения. На деревьях четко виден каждый лист, во дворе – каждый камушек. И в ручье струится жидкое серебро.

Омар сидел у своего просторного окна и смотрел на стену соседнего дома. На ней – косая черная тень с перекладиной, как от виселицы. Сама же лестница сиротливо обнажена, она забыто и холодно белеет под ясной луной, будто инеем ее обнесло.

Как страшно все изменилось! Еще вчера по этим перекладинам ступали горячие ножки Эль-Мирры, – они всегда у нее горели.

И Омар принимал все, как должное. Все было в порядке вещей. Как быстро мы привыкаем к счастью, когда его обретаем, и перестаем ощущать в первоначальной остроте и свежести. Перестаем, короче, ценить.

А ценить бы надо его. Каждый миг. Один внезапный поворот судьбы – и ничего больше нет. Пустота. Сиди и вой на луну, как собака.

Горечь утраты, переполнив грудь черной отравой, горячей волной прихлынула к голове и хлестнула из глаз обильными слезами. Он плакал навзрыд, как женщина. И шептал на греческом языке стихи из Каллимаховой «Гетеры»:

Пусть и тебе так же спится,
Конопия, как на холодном
Этом пороге ты спать
здесь вынуждаешь меня…

И, как бы услышав его вздохи и стоны, на соседней крыше, в черно-зеленой тени чинары, возникло белое видение.

Оно заструилось по лестнице вниз, белым вихрем пересекло яркий дворик и через несколько мгновений впорхнуло в комнату. И в ней стало еще светлее. Отражение лунного света от белой повязки на голове Эль-Мирры казалось нимбом вокруг нее. И пятно на повязке – кровавой звездой.

Изнуренный Омар, не веря в удачу, – таким теперь все сделалось шатким, неуловимым, припал мокрым лбом к босым ногам Эль-Мирры и омыл их слезами. Последние радости. Последнее свидание…

– Убежим! – предложила Эль-Мирра порывисто, когда они, жарко оплакав друг друга, уже успокоились.