— Вы лишаете вечного блаженства всю семью, готовясь принять в число ее членов еретика! — продолжал отец Пий.
Он уже не сидел, а стоял перед растерянной пани Юзефой, и вся его фигура с поднятыми к небу руками, с откинутой назад головой, дышала фанатизмом и ненавистью.
— Святой отец! Святой отец! — лепетала пани.
— Горе, горе дому сему! — грозно заключил патер и направился к двери.
— Отец Пий! Не уходите! Не покидайте меня! — простонала Юзефа.
Пий остановился.
— Хорошо, я не уйду, но даете ли вы мне слово, что постараетесь загладить свою непростительную небрежность?
— Ах, да, да! Конечно! Научите… Наставьте меня.
— Хорошо, дочь моя, я вижу у вас искреннее раскаяние… Хорошо, я вас научу.
Он вернулся и снова опустился в кресло.
— Видите ли, — заговорил он, помолчав: — когда панна Анджелика была сговорена с паном Максимом, я не протестовал, я полагал, что, благодаря этому браку, спасется хоть одна душа, гибнущая в сетях греческого схизматизма. Более того, я радовался этому, как истинный христианин, желающий добра своему ближнему, хотя бы и еретику. Но времени прошло уже не мало, а пан Максим все еще не думает отказаться от своих заблуждений и вступить в лоно святой католической церкви. Пора действовать. Он должен сделаться католиком возможно скорее, если же этого не будет…
— Если этого не будет?.. — замирающим голосом спросила пани Юзефа и вся точно съежилась в ожидании ответа.
— То брак этот нельзя допустить! — резко отчеканил патер.
— Нельзя допустить! — как эхо отозвалась пани и выпрямилась.
Глаза ее загорелись.
— Нельзя губить дочери из-за прихоти схизматика! — добавила она.
— Вы правы, дочь моя.
— Я сегодня же переговорю с паном Максимом.
— Нет! — поспешно сказал отец Пий. — Вы этого не делайте!
— Но как же? Поручить мужу?
— И этого не следует делать. Ни вам, ни пану Самуилу, ни даже мне не должно говорить с еретиком по очень простой причине: он нас не послушает, откажет наотрез. Я имею основание думать, что он — ярый еретик.
— Так как же?
— Пусть с ним поговорит по этому поводу сама панна Анджелика.
— Надо ее подготовить.
— Конечно.
— Вы мне поможете в этом?
— Нет, — живо проговорил патер, — им лучше не знать, что в этом деле участвую я. Я должен остаться в тени. Так будет лучше. Не падайте духом, дочь моя! Мы спасем души их от адского пламени.
— Во всяком случае, не отдадим души моей дочери во власть диавола! — воскликнула Юзефа.
— Мы будем стоять на страже ее, как архангелы, и пламенный меч заменит нам наша пламенная вера. Благослови вас Бог! — сказал патер, вставая.
Вскоре после его ухода пани Юзефа приказала позвать к себе панну Анджелику.
XIV. Четыре буквы
Пани Юзефа встретила дочь очень приветливо.
— Садись, Анджелиночка, — сказала она после того, как дочь почтительно поцеловала у нее руку и пожелала доброго утра, — мне надо немножко с тобой поговорить.
Анджелика опустилась в кресло, ломая голову над тем, о чем хочет с нею говорить мать.
Пани Юзефа помолчала. Она затруднялась, как начать, но подумав, решила говорить прямо.
— Ну, вот, душечка, уж скоро и свадьба твоя… Скажи, пожалуйста, когда думает пан Максим присоединиться к нашей святой церкви?
Анджелике невольно вспомнился сегодняшний сон; четыре огненные буквы — «вера» — встали перед ее глазами. Только теперь ей пришло в голову, что различие вероисповеданий может непроницаемой стеной стать между нею и женихом: она — католичка, он принадлежит к греческой церкви, даже не к «соединенной»[37]
. Как примирить непримиримое?Мать молча смотрела на нее, ожидая ответа.
— Не знаю, матушка, — ответила, наконец, Анджелика.
— Гм… Ты говорила с ним об этом?
— Н-нет.
— Почему?
— Не пришло в голову.
— Хорош ответ для католички! — резко заметила пани Юзефа, подобно тому, как за четверть часа перед разговором с дочерью патер сделал ей самой похожее замечание.
— Ты должна с ним об этом поговорить.
— Хорошо, матушка.
— И возможно скорее.
— Поговорю. Ну, а если… — начала Анджелика и остановилась.
— Ну?
— Если он не захочет перейти в нашу веру?
— Тогда… — выпрямляясь, начала пани Юзефа. — Тогда… Да нет! Он должен согласиться быть католиком — это счастье! Должен! Так не забудь переговорить…
— Переговорю.
— Можешь идти.
Анджелика вышла из комнаты матери с пылающим лицом. На сердце у нее было невесело, и нечто вроде злого предчувствия закрадывалось в ее душу; а четыре огненные буквы начинали ей казаться роковыми.
Анджелика не заметила, что, едва она на несколько шагов отошла от двери, в комнату матери, как тень, проскользнула тощая фигура отца Пия.
Иезуит казался взбешенным.
— Что с вами, святой отец? — невольно воскликнула пани Юзефа, увидев его лицо.
— Это невозможно! Нас везде окружают враги, еретики! — задыхаясь, проговорил он, бросаясь в кресло. — Положительно, громы небесные не замедлят обрушиться на ваш дом!
— Господи! Да объясните!
— Да что ж объяснять? В вашем доме шагу нельзя ступить, не наткнувшись на еретика! Теперь я почти убежден, что миссия вашей дочери не будет иметь успеха.
— Почему же?
— А вот, не изволите ли узнать, какой разговор мне сейчас пришлось невольно подслушать?