Исторические силуэты

Летом 1905 г., когда российский либерализм «розовел», будущий лидер октябризма исповедовал в значительной степени те же принципы и идеи умеренного национал-либерализма, как и тогда, когда революционная волна пошла на спад. Это говорит об устойчивом консерватизме его убеждений. Во многих своих речах и статьях А. И. Гучков неоднократно подчеркивал, что он «конституционалист». Выступая 5 ноября 1906 г. в зале петербургского Дворянского собрания, он заметил: «Я старый конституционалист, и в конституционной монархии уже давно видел ту необходимую политическую форму, которая обеспечит полное и коренное обновление всей нашей жизни»^{233}. Конституционализм как проявление общественной мысли в разной степени был присущ всем кругам российского либерализма.

Вполне определенными были и его внешнеполитические симпатии. В молодости являлся рьяным сторонником государственно-политической системы кайзеровской Германии. Затем стал «отъявленным англоманом», считал Британскую империю образцом для подражания, восхищался деятельностью лидера английской либеральной партии Ллойд Джорджа, внимательно изучал его речи и статьи. Однако если Германия и Англия относились к числу конституционных монархий, то Россию в этом ряду государств в общем-то назвать нельзя. Самодержавие оставалось до Февральской революции 1917 г. неограниченным, хотя определенное эволюционное развитие, под воздействием первой российской революции, несомненно наблюдалось. Вряд ли кто рискнет утверждать, что монархия 1902–1903 гг. и, скажем, 1912–1913 гг. — это одно и то же. Революция изменила облик самой системы, но изменения касались в большей степени формы, а не сути. Верховная власть в некоторой степени регулировалась фактором либерального общественного мнения, по не законом как таковым.

Здесь мы подходим к важнейшему эпизоду в истории российского либерализма вообще и в политической биографии А. И. Гучкова в частности — Манифесту 17 октября 1905 г. Смертельно напуганный размахом революционного движения в стране в дни Всероссийской октябрьской политической стачки, царь опубликовал декларацию «Об усовершенствовании государственного порядка». В ней обещалось «даровать народу» важнейшие политические права: неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний; привлечь к выборам в Государственную думу все слои населения, сделать ее высшим законодательным органом, без одобрения которого ни один закон не мог вступить в силу. Манифест 17 октября был крупным завоеванием освободительного движения. Говоря о его статьях, В. И. Ленин писал: «Ясно, что перед нами действительно список коренных политических реформ. Ясно, что осуществление даже одной из этих реформ в отдельности означало бы крупнейшую перемену к лучшему»^{234}.

Либералы, без различия оттенков своих «политических кредо», встретили появление царского манифеста с восторгом. Однако в эйфории общелиберального ликования была забыта одна старая истина: в политике главное — не намерения и декларации, а реальные дела. Самодержавие по сути дела заявляло о самоликвидации, но не спешило облечь этот процесс в конкретные формы. Тактический маневр власти был воспринят в либеральной среде как выражение ее доброй воли, как свершившийся факт демократического перерождения. Царь стал объектом восторженных славословий. Московские «отцы города», например, 18 октября отправили телеграмму следующего содержания (текст составил А. И. Гучков): «Московская Городская Дума, с чувством глубокого удовлетворения выслушав Манифест от 17-го Октября 1905 г., в коем все население России независимо от вероисповедания и национальности получает права гражданской и политической свободы, твердый правопорядок на незыблемых основах, деятельное участие в государственном строительстве и управлении, усматривает в этом великом акте залог дальнейшего свободного развития и полного обновления всей народной жизни и приносит от имени отныне свободного населения города Москвы благодарное чувство своему монарху»^{235}.