Исторические сочинения о России XVI в

Лишь только до московского князя дошла весть о нашем прибытии, он немедленно послал нам, почти к границам своих владений, где мы разбили лагерь, всадников, лошадей, продовольствие и через своих гонцов охранную грамоту. Он дал нам 60 человек из своего окружения, которые при остановках готовы были оказывать нам всяческие услуги. Окруженные этими телохранителями, мы не могли без большой необходимости выйти из дому или послать куда-нибудь. Прислал он и лошадей в богатой упряжи, которых обычно дарят послам и на которых мы должны были ехать. Кроме того, он назначил для нашей свиты множество людей, татар и московитов, которые должны были обеспечить нам безопасный путь в лагерь польского короля, находящийся на расстоянии 600 миль, а позже выехать за пределы его владений. Всё это я правдиво описал в другом сочинении[184], и, думаю, этого здесь подробнее рассматривать не стоит. К большому нашему неудобству случалось, что московский князь по своей подозрительности не допускал к нам врачей во время болезни.

Как было сказано раньше, я оставил двух человек[185] у московского князя, пока сам ездил к польскому королю, чтобы они узнавали о состоянии дел и пытались, насколько возможно, внушить этому народу сколько-нибудь благочестия. Князь обещал мне в присутствии 100 знатных людей относиться к нашим людям так же, как и ко мне, если бы я остался. Однако им не было дано никакой возможности выходить, если не считать одного-двух раз. По приезде из Старицы в Москву их поместили в довольно тесной комнате. Они вынуждены были пользоваться одним и тем же местом как алтарем, где должны были молиться, как столом, где должны были писать и читать, и как местом, где должны были спать. У дверей постоянно находилась охрана, трое бояр и столько же простых людей. Имена их следующие: Сунебул, Куфара, Кудеяр, Куфара, Мирослав и Куроедов[186].

Там пробыли они четыре с половиной месяца, а пожаловавшись, что князь не сдержал обещания, получили ответ от знающего человека: князь одно обещает иностранцам, другое приказывает приставам, на словах он говорит одно, другое держит на сердце, и были многие, которым он давал гарантию свободного въезда и выезда и которые просили дозволения вернуться к себе, но тотчас поплатились за это жизнью. Поэтому у тех, кто клятвенно обещал остаться в Московии до конца своих дней, нет никакой возможности ни подойти к другим [людям], ни поговорить при встрече. Если бы кто-нибудь сделал это или на кого-нибудь пало малейшее подозрение в этом, он был бы наказан смертной казнью — будь он русский или иного происхождения. Многие хотели подойти к нам, но по этой причине не осмелились. Среди них был даже некий врач, горячо желавший очиститься таинством исповеди и получить святое причастие. Он просил разрешения прийти к нам, но не только не смог этого добиться, но и выслушал следующее грозное предупреждение: «Для чего ты, иностранец, осмеливаешься посещать людей этого народа? Если не хочешь быть убитым, остерегайся в будущем даже и предлагать такое». Но были и такие московиты, которые стонали от этого рабства и говорили, что, пока князь не начнет другого образа жизни, нет надежды на распространение благочестия истинной веры.

Когда же я из польского лагеря или из другого места посылал со своими людьми письма без печати в одной связке с письмами к князю, чтобы не вызывать никакого подозрения, хотя они и не содержали ничего кроме того, что относилось к нашим порядкам, он их или не хотел отдавать, или приказывал некоторые из них перевести на русский язык, чтобы, как я полагаю, не оставаться в неизвестности. Он делал это, по-видимому, из-за чересчур обостренной и беспокойной подозрительности, если не из страха.

По окончании последнего большого пира перед отъездом из Москвы в Ливонию, поднявшись, он протянул мне и всем моим спутникам руку и просил меня приветствовать ваше святейшество и польского короля. Когда я вернулся домой, он прислал письма и дары, которые в конце концов были частично отданы студентам в Оломоуце, Праге[187] и других местах, частично иногда использовались для подарков самим московитам при проводах. Я дважды пытался отказаться от них[188], но бояре уговаривали меня, что не должно мне нарушать древнего обычая этого государства и портить милостивое настроение государя, ведь. он сам не отверг даров вашего святейшества и своим людям, кого он посылал и пошлет туда, он позволит принимать дары от других государей. Следуя совету, данному мне раньше, принеся благодарность и раздав деньги среди многочисленных придворных, я принял дары. Но, чтобы он по этому поводу узнал что-нибудь более возвышенное и святое о характере наших установлений, я обратился к нему со следующими словами, переданными ему через думных бояр: