Исторические записки. Т. IV. Трактаты

Тому, кто великодушен и спокоен, мягок и прям, подходит петь гимны сун; тому, кто широк натурой и спокоен, проницателен и доверчив, подходит петь большие оды да-я; тому, кто почтителен и бережлив, любит обряды и ритуал, подходит петь малые оды сяо-я; тому, кто непреклонен и прямолинеен, чист и бескорыстен и к тому же уступчив, подходит петь песни царств [го-]фэн; тому, кто добр и любит людей, подходит петь [гимны] Шан; тому, кто самоволен и способен решать дела, подходит петь песни царства Ци. Ведь песня — это то, что [требует] выправления самого себя и проявления человеком добродетелей; когда же человек изменяет себя, тогда Небо и Земля откликаются на это, четыре сезона года находятся в гармонии, созвездия и звезды сохраняют свой порядок, а все живое на земле развивается как надо. Поэтому в гимнах Шан имеются звуки, оставшиеся от времен пяти императоров [древности], и, коль скоро шанцы испытывали склонность к ним, их и называют шанскими[170]. В песнях царства Ци имеются звуки, оставшиеся от трех эпох, и, коль скоро цисцы испытывали склонность к ним, их и называют песнями Ци. Тот, кто ясно разбирается в стихах Шан, тот в момент действия обычно решителен; тот, кто ясно разбирается в стихах Ци, тот, видя выгоду, уступчив. Если в момент действия проявляется решительность, это и есть смелость; если, видя выгоду, человек уступает, это — справедливость. А когда есть смелость и проявляется справедливость, что же, кроме песен, поможет сохранить эти качества? Таким образом, высокие [ноты] в песнях как бы поднимают [человека], низкие ноты как бы опускают его; перемежающиеся ноты как бы сгибают [человека], остановка [такта] как бы парализует его, стесненные [звуки] ограничивают, извивающиеся [звуки] завлекают, а непрестанные переливы [звуков] напоминают нанизанную связку жемчуга. Следовательно, песня состоит из слов, и в ней жизнь этих слов продлевается. Радуясь чему-то, выражают это в словах; когда слов недостаточно, то продлевают жизнь слов [в песне]; когда такое продление жизни слов недостаточно, прибегают к восклицаниям и вздохам; когда и восклицаний и вздохов недостаточно, то непроизвольно начинают двигать руками и ногами, прибегая к танцам». [Таков был ответ Ши И] на вопрос Цзы-гуна о музыке[171].

Всякая мелодия берет свое начало в человеческом сердце, Небо дарует музыку человеку, чтобы сноситься с ним, подобно [93] тому как тень отражает формы тела, как эхо отражает звуки. Тех, кто делает добро, Небо одаривает счастьем, а на тех, кто творит зло, Небо ниспосылает бедствия, и это естественный порядок.

В силу этого, когда Шунь играл на пятиструнных гуслях цинь и пел песни «О южных нравах», Поднебесная [хорошо] управлялась; когда Чжоу[-синь] исполнял мелодии поселений к северу от Чжаогэ, он погиб сам и погубил свое царство. Почему же путь правления Шуня так величествен, а путь правления Чжоу[-синя] столь ограничен? Ведь то, что появилось из стихов «О южных нравах» и выросло в мелодии, радовало Шуня и нравилось ему, эта музыка имела общие устремления с Небом и Землей, она приносила радость сердцам людей всех десяти тысяч владений, поэтому Поднебесная управлялась. А песни [поселений к северу] от Чжаогэ не отвечали времени, бэй по звучанию означало и «поражение», бы по звучанию означало также «захолустье». Коль скоро Чжоу[-синь] любил эти песни и радовался им, он расходился с чувствами людей десяти тысяч владений, чжухоу ему перестали подчиняться, байсины были от него далеки. [В результате] Поднебесная взбунтовалась против него, и он погиб сам и погубил свое царство[172].

Вэйский Лин-гун отправился как-то в княжество Цзинь[173] и, прибыв на берег реки Пушуй, заночевал там. В полночь послышались звуки играющих гуслей. [Князь] спросил об этом приближенных, но те ответили, что не слышат музыки. Тогда [князь] призвал Ши Цзюаня и сказал ему: «Я слышал звуки играющих гуслей, спросил об этом приближенных, но никто не слышал [музыки]. Похоже, что [явились] духи людей и небесные духи. Послушай [эту музыку] для меня и запиши ее мелодии». Ши Цзюань сказал: «Слушаюсь!»[174]. Затем он сел, выпрямившись, прижал к себе гусли, стал слушать и записывать мелодии. На следующий день он доложил: «Я заполучил их мелодии, но, так как я не наторел в них, прошу дать еще ночь, чтобы поупражняться в них». Лин-гун разрешил, и прошла еще ночь. На следующий день [Ши Цзюань] доложил: «[Я уже] имею навык в этих мелодиях». Тогда [Лин-гун] покинул это место и отправился в Цзинь, где встретился с цзиньским Пин-гуном[175].