Греки опять возразили, что сами они, без императора и Собора, ничего не могут ответить на предложение, однако считают долгом предупредить папу, что предложение это несправедливо. «Ибо каким образом можем мы уступить, — говорили они, — Римской кафедре право прибавлять что-либо без согласия своих братьев Патриархов? Итак, хотя бы было благочестиво то, что приложено к Символу, но приложивший без ведома соборного не чужд вины. Если же угодно вам, то сознайтесь, что сие неправедно учинили и впредь сего творить не будете, и таким образом получите прощение». Напрасно папа принуждал их отнести письменное предложение к императору, но греки отказались и все слышанное ими от папы передали императору и Патриарху устно. Это происходило в полдень. Вдруг вечером они узнают о смерти Патриарха, и на их вопросы, как это случилось, слуги рассказали, что после трапезы Патриарх удалился в свою спальню, где, взяв перо и чернила, писал, но внезапно, объятый трепетом и чрезвычайным волнением, предал дух. Написанная же им хартия гласила следующее: «Поскольку я достиг предела моей жизни и готовлюсь воздать общий всем долг, приношу благодарение Богу и излагаю мнение мое открыто всем моим чадам. Итак, все, что исповедует и чему учит Кафолическая Апостольская Церковь Господа Нашего Иисуса Христа, древнего Рима, то и сам я исповедую и на все изъявляю согласие. Исповедую для твердого уверения всех блаженнейшим отцом отцов и наместником Господа нашего Иисуса Христа папу древнего Рима, также и чистилище душ, и сие для общей веры подписываю. Июня 2, индикта второго, 1439 г.» (Concil. Florent, Sess. XXXVI, p. 506).
Не говоря уже о внезапной смерти Патриарха, весьма странным и необъяснимым является оставленный им предсмертный документ. Утром посланные от лица царского и патриаршего говорят, что не имеют полномочия признать неограниченную власть папы и не решаются принять от папы письменное о том предложение, а вечером Патриарх подписывает то, о чем во все продолжение Собора даже не поднимался вопрос, и что Патриарх отвергал при торжественных свиданиях с папой, защищая перед ним свои права и преимущества. Все это наводит на сомнение признать описанную историю смерти Патриарха и его предсмертного завещания справедливой, тем более что в вышеупомянутом манускрипте Ватиканской библиотеки о причине его смерти повествуется следующее: «Патриарх Иосиф, видя обман и тиранство, раскаялся в своем поступке, от унии отступил и не подписывал. Составили подложную подпись; три монаха удушили его, а подпись как будто найдена была в руках умершего» (Правда Всел. Церк. С. 252). Как бы то ни было, если даже и не верить ватиканскому манускрипту о смерти Патриарха, все же приходится отвергнуть достоверность предсмертного завещания его, так оно фантастично и не вяжется с исторической обстановкой.
После смерти Патриарха римляне еще настойчивее стали требовать от императора согласиться без участия восточных отцов на четыре спорных пункта: о правильности прибавки к Символу, о безразличном употреблении квасного хлеба и опресноков, о чистилище и папской власти, — и император согласился, настояв, однако, на том, чтобы православные сохраняли свой Символ неизменным, а также и освящение Даров через призывание Св. Духа по чину древних литургий Василия Великого и Златоуста. Назойливые требования римлян так стали утомительны императору, что он вынужден был сказать: «Римляне думают только о состязаниях, и если бы кто из наших предложил им предметом рассуждения, что Христос есть истинный Бог наш, они и об этом готовы были бы спорить два дня. Но если бы они не прельстили на свою сторону некоторых из числа наших, никогда не дерзнули бы делать мне столь неприятных предложений о власти папской» (Скиропул. Кн. X, гл. 1, 3). Этими словами он намекал на изменников — митрополитов Никейского и Русского.