Исторический роман

Мы привели эти высказывания Виньи потому, что в них мы видим наиболее выпуклое выражение специфически романтической тенденции. в историческом романе. Но ведь и Виктор Гюго, — несравненно более значительный и как художник, и как человек, — тоже строит свои исторические романы по тому же принципу декоративной субъективизации и морализации истории. Он делает так даже тогда, когда уже давно порвал с политическим легитимизмом и сделался одним из художественно-идеологических вождей либеральной оппозиции. Для позиции Гюго в отношении этой проблемы очень характерно его суждение о "Квентине Дорварде" Вальтер Скотта. Как выдающийся писатель, Гюго относится к Вальтер Скотту гораздо положительней, чем Виньи. Он понимает силу реалистической тенденции Скотта, отвечающей духу времени, и признает заслугу господствующей "прозы" скоттовских романов. Но как раз сильнейшие стороны скоттовского реализма Гюго считает устарелым принципом, который должен быть преодолен литературной практикой романтиков, литературной практикой самого Гюго:

"После живописного, но прозаического романа Вальтер Скотта должен быть создан другой роман, который, по нашему мнению, будет и полней, и прекрасней. Это одновременно и драма и эпопея. Это роман живописный, но поэтичный, реальный, но идеальный, правдивый, но монументальный, и он приведет Вальтер Скотта обратно к Гомеру"[28].

Для каждого, кто знает исторические романы Гюго, ясно, что он здесь не только критикует Скотта, но и намечает программу собственной художественной деятельности. Отвергая скоттовскую "прозу", Гюго отворачивается от единственной реальной возможности приблизить роман к эпическому величию, к правдивому изображению таких народных слоев и народных движений, таких кризисов народной жизни, в которых именно и содержатся жизненные элементы, служащие основой великого эпоса. Романтическая "поэтизация" исторической действительности всегда обедняет, обкрадывает особую и истинную поэзию исторической жизни. Виктор Гюго возвышается над своими современниками-романтиками своей социально-политической точкой зрения. Однако, отличаясь от них социально-политическими взглядами, он остается верен романтическому принципу субъективистского морализма. И у него, как у других романтиков, история превращается в серию моральных наставлений для современности. Очень характерно, что посредством своей интерпретации Гюго превращает скоттовского "Квентин Дорварда" — шедевр объективного изображения борющихся общественных сил — в поучительную фабулу, которая должна доказать преимущества добродетели перед пороком.

Как известно, во Франции времен Гюго были и сильные антиромантические течения. Но эти тенденции не всегда вели непосредственно к новому пониманию истории и, соответственно, к новому развитию исторического романа. Просветительская традиция укрепилась во Франции на больший срок, чем во всех других странах. Защитники именно этой традиции и оказывали сильнейшее идейное сопротивление романтическому обскурантизму; именно они энергичнее всего защищали завоевания XVIII века и буржуазной революции от реакционной клеветы[29].

Конечно, новое положение и новые задачи видоизменили прежние взгляды просветителей, вернее, взгляды их последователей: борьба против реакции должна была сообщить им историчность более глубокую, чем историческая концепция старого Просвещения. Но и у них еще живет либо трактовка истории как прямолинейно развивающегося прогресса, либо как склонность к всеобщему скептицизму по отношению ко всей "неразумной" истории.

Крупнейшие представители традиций Просвещения в эти годы — это Стендаль и Проспер Мериме. Мы можем здесь исследовать их взгляды лишь в той мере, в какой они связаны с вопросами исторического романа.

Мериме изложил, свои убеждения в "Хронике времен Карла IX", в предисловии к этому историческому роману и в одной из его глав, где происходит Диалог между автором и читателем. Мериме резко нападает на романтическую трактовку исторического романа, в частности на то, что роль главного героя отдается историческим великим людям. Он утверждает, что жизнеописание великих людей принадлежит историографии. Он издевается над читателем, который привержен к романтическому стилю и требует, чтобы на всех личных проявлениях Карла IX или Екатерины Медичи лежала печать демонизма. Так, например, читатель говорит о Екатерине Медичи:

"Вложите в ее уста какие-нибудь более примечательные слова. Она только что велела отравить Жанну д'Альбре, по крайней мере прошла такая молва; это должно было отразиться на ней".

Автор отвечает:

"Нисколько! Потому что, если бы это было заметно, куда девалось бы столь знаменитое притворство? К тому же, в данный день, по самым точным сведениям, она говорила только о погоде, ни о чем другом" [30].

Такими насмешливыми замечаниями Мериме отвечает на романтическую "монументализацию" и обесчеловечивание великих исторических фигур.