Истории без любви

КИЕВ. КАБИНЕТ УЧЕНОГО СЕКРЕТАРЯ СМЕЖНОГО ИНСТИТУТА

Пожилой, подтянутый человек, с румяным лицом мальчика-шалуна и седым ежиком волос, быстрым взглядом окинул Евгения Дейнеко, важно кивнул и, не вставая из-за стола, протянул руку за документами. Сесть

Евгению не предложили: не произвел он должного впечатления. И пока ученый секретарь бегло просматривал письмо из Института электросварки имени Патона, младший научный сотрудник этого института Дейнеко стоял у небольшого полированного стола, упиравшегося в торец фундаментального письменного. Едва хозяин кабинета успел дочитать первую страницу, как раздался телефонный звонок.

— Слушаю! Нет, вы попали в другое хозяйство. Не подскажу ли номер? Этот ребус решайте сами. Повторяю: здесь совсем другое хозяйство. Все!

Ученый секретарь снова углубился в чтение бумаг. Но, просмотрев вторую страницу, отложил их в сторону.

— Мне, собственно, непонятно, почему письмо адресовано нам? Зачем руководство патоновского института просит принять вашу диссертацию к защите? Что случилось?..

— Видите ли, у нас по этой тематике нет специалистов. Это физика материалов с заданными свойствами. Работа необычная, теоретическая... Пока не может быть внедрена. А у вас на кафедре металлофизики диссертацию уже обсуждали.

— Да, нынче у молодежи скромность в дефиците. О своей работе — «необычная, теоретическая...». Нас в свое время учили: теория без практики мертва. И мы это крепко запомнили. Что значит «не может быть внедрена»? Грош цена такой работе.

— На вашей кафедре металлофизики считают иначе. Есть отзыв.

— А что такое отзыв? Бумага! Она все стерпит, даже снисходительность профессоров. Кстати, я сам в некотором роде специалист по этим вопросам. Туманно все в вашей работе, сомнительно. Неясно, можно ли ваши идеи воплотить в металл. Пока руками потрогать нечего, разве что переплет диссертации...

— Но позвольте! Ведь письмо из Института электросварки...

— А что письмо? Вы не уверены, что защититесь у Патона. Там ведь обязательно требуется внедрение. Вот вы и решили проскочить у нас со своей туманной темой.

— Я не понимаю...

— И нечего понимать. Не с того конца зашли. Давайте по-хорошему: вы у меня не были, я бумаг не читал. Вот так-то. Желаю здравствовать. Все.

Только закрыв массивную дверь и очутившись в полутьме коридора, Дейнеко понял, что значил этот стремительный диалог. Евгений начал перебирать в памяти подробности разговора. И вместе с мелочами, жестами, интонациями, которые вспоминались четко, словно он смотрел киноленту, где-то внутри, из самых глубин поднималось чувство бешеной злобы, отчаяния, с которым справиться не было сил...

I

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД. КИЕВ. УЛИЦА КОЦЮБИНСКОГО

Утренняя роса легла на мемориальную доску у подъезда большого дома, внушительной постройки тридцатых годов. И на запотевшем мраморе едва пробивались золотые буквы: «В этом доме жил выдающийся ученый, Герой Социалистического Труда, академик Академии наук УССР Е. О. Патон».

В своем домашнем кабинете Борис Евгеньевич Патон складывал в папку записи — итог работы за субботу и воскресенье. Начиналась очередная рабочая неделя. И тайфун дел, проблем, совещаний, приемов, докладных записок, согласований, решений, встреч неизбежно должен был обрушиться на академика.

Из окна кабинета было видно, как спешат в школу напротив горбатые от ранцев первоклассники, подгоняемые суетящимися мамами и бабушками. Пора! Орудийно ухнула массивная дверь подъезда. И тотчас же из распахнутых окон школы выплеснулась на улицу нервная трель звонка. Ровно половина девятого.

Академик шел бульваром Шевченко, в прошлом знаменитым Бибиковским, мимо выстроившихся во фрунт пирамидальных тополей, миновал желтое здание бывшей Александровской гимназии, Киевский университет, по традиции окрашенный в густой пурпур. Прошел через Шевченковский сквер, дорожки которого были усыпаны пузырчатой кожурой упавших каштанов. Бабье лето уже подсушило листья. И легкий запах увядания и прели, смешанный с влажной прохладой осеннего утра, стлался над незыблемыми и пустынными садовыми скамейками.

Покрасневшие лозы декоративного винограда карабкались от балкона к балкону вверх к крышам домов. Они не желали признавать осень и жаждали солнца.

Борис Евгеньевич шел по улицам, где в начале века маленькая мужественная женщина вела в приготовительный класс гимназии упирающегося, плачущего мальчика, которому суждено было стать знаменитым писателем Константином Паустовским и воспеть родной город. Академик шел по местам, где так нелепо и бездарно снежной зимой девятнадцатого года неизвестно за что умирали герои Булгакова...