Истории Дракона Вечности

И словно сорванные лепестки розы, они начинают кружиться по залу подобно смерчу, мгновенно переходя от нападения к контратаке. Долю мгновения Аэсолли смотрел прямо в глаза своей наречённой, ставшей чужой женой, но она не узнала его. Улучив мгновение, Эталь пронзил пылающее сердце Аэсолли, ввергнув того в пучины отчаяния. Всё было кончено. Серебряный росчерк меча подписал смертельный приговор.

Catalepse

Белый-белый лист бумаги. Белоснежный снег за окном. Середина осени, мимо уличных фонарей пролетают мягкие снежные хлопья. Почти тёплые. За окном так уютно, что хочется уйти в лес, лечь под берёзой и умереть. Нежно уснуть. Стать такой же снежинкой — лёгкой, невесомой, кружевной, неживой и такой быстро тающей.

В моём сердце идёт снег. Он медленно оседает там, внутри. Тусклое, серо-белое небесное мерцание не в силах осветить мою душу, там сумрак, тень, смерть. Моя любовь еле тлеет. Я хочу уберечь этот тихий огонёк от алчных пальцев Вечности, я не хочу, чтобы моё чувство было таким кратковременным. Поэтому я сделаю всё, чтобы сохранить эту искру.

Я несу в руке фонарь. В нём мечется и пляшет огонёк свечи, бросая причудливые тени на всё вокруг. Это — горение моей любви, это — тени в моей душе. Что сильнее — свет или тьма? Они сплелись в своём бесконечном танце, они пытаются утянуть меня на дно, за собой. Но снег всё идёт. И печаль всё не проходит.

Неужели так всё и закончится, не успев начаться? Ведь не может быть такого, что любовь умирает. Она же вечна… Ничто не в силах победить её.

Я медленно бреду по серой брусчатке мостовой. Снег всё также медленно и беззвучно падает. Природа вокруг меня безвидна и пуста. Безлика и пустынна. Чёрные тени с расплывчато-дымчатым абрисом куда-то скользят. Прочь от меня. В неизвестное. Они уходят, чтобы навсегда исчезнуть, чтобы больше не возвращаться.

Фонарь, который я несу, такой красивый. У него восемь стеклянных граней. Каждая грань — витраж, и окно в иной мир. Розово-голубые, палево-красные, изумрудно-солнечные тона так и сияют, так и сверкают, отсвечивая на мир вокруг, делая его белоснежное и пустое безмолвие наполненным до краёв прекрасными сновидениями. Я снюсь миру, я всего лишь мимолётная грёза этого времени и этого пространства, и после меня им померещатся ещё многие сновидения. Просто я — тот, кто несёт фонарь. Из его стеклянной глубины на мир смотрят мириады духов. Они — то, что творит меня, без них я также пуст и безвиден, как и мир вокруг. Духи танцуют вокруг огонька свечи, извиваются и корчатся, блестят и летают.

Свеча большая и длинная, она слеплена из серебристого воска Вечности, казалось бы, что в силах потушить её? Но сама Вечность протягивает мне свою ладонь, исписанную призрачными голубыми рунами, шепча, что всё не вечно. Вечность, ветреный феникс, как же ты относительна. Зачем ты говоришь мне это?

Я прохожу ещё несколько шагов, прежде чем мне попадается это дерево. Оно большое, раскидистое, глубоко вросшее в землю толстыми кореньями, а своей кроной подпирающее небо. Кроны не видно, ведь небо затянуто хмурой серой марью, и идёт снег. Я прикрываю глаза, но серо-белый мир просвечивает сквозь веки, отпечатываясь на сетчатке. На ресницы приземляется снежинка, я моргаю, и она тает, алым проливаясь в глаз. Я смотрю в зеркало своей души — теперь кажется, что я умываюсь кровавыми слезами.

Дерево стоит. Оно молчаливо, как и всё вокруг. Его тишина начинает давить на мой разум. Внутри я знаю, что дерево гудит и вибрирует, как натянутая струна. У него есть своя гармония, его настройки совпадают с параметрами мира, и они резонируют в такт. Но эти конвульсии просто выводят из себя. Зачем двигаться, если ты стоишь на месте? Дерево разевает на меня глубокую пасть своего дупла. Теперь я ясно вижу, что внутри натянуты толстые металлические струны. Я кончиком пальца давлю на одну из них, и вдалеке гремят раскаты грома. Проклятое дерево!

Ставлю ногу на узловатый корень. Он течёт и извивается, как прихотливая змея, и возвышается над землёй на целый метр. Приподнимаю фонарь повыше, и его чёрная резьба оказывается на уровне моих глаз. Только тогда я замечаю, что под его навершием, изогнутым, как крыша буддийского храма, притаились драконы, единороги и прочие химеры. Они ухмыляются и скалятся, словно бы говоря мне: «И ты грядёшь, и ты уйдёшь, и всё в душе твоей есть мрак, тень и скрежет зубовный». На витражах изображена какая-то мифология, но что мне до неё? Взяв фонарь в зубы, я лезу по дереву. Его кора такая шершавая и рельефная, что ползти по ней не составляет никакого труда. Высоко наверху, вне моей досягаемости, древо раскинуло руки-ветви, стремясь охватить весь Омниверс.

Опять эти границы. Я медленно качаю головой, протестуя подлому гамбиту мироздания, и вновь понимаю, что эндшпиль остался не за мной. Тогда я решаю сбросить с доски все фигуры. Капризный ребёнок.