Истории из лёгкой и мгновенной жизни

Прошлый раз, посреди зимы, вырвавшись из Донецка на три дня, я понял: так сильно хочу к детям, что не могу остановить себя. Проспав три часа, я выехал в наибодрейшем состоянии духа в сторону керженских лесов. Мне оставалось всего полторы тысячи километров до моих самых ненаглядных людей.

Я добивал остатки трассы уже глубокой ночью.

В какой-то момент заметил на дороге суету, подъехал ближе, притормозил. Кто-то вылетел в кювет. Я видел, что все живы, но сам остановился помочь, хотя ехал уже семнадцать часов. За пятнадцать минут я вытащил из кювета пьяного молодого дурака, поругавшегося с женой и по этому поводу помчавшегося навстречу приключениям.

И тронулся дальше.

Километров за тридцать до Нижнего Новгорода – двадцать часов в пути, после трёх часов сна, – я отчётливо увидел, как на дорогу выбегают, размахивая огромными жезлами, золотые гаишники. Золото струилось в свете фонарей, и двигались стражи дорог немного по-над асфальтом, как инопланетяне.

Притормаживая, я осознавал, что гаишники мне кажутся. Их нет.

За десять километров до въезда в город я увидел издалека какую-то странную аварию: столкнулись не машины, а что-то вроде динозавра с другим динозавром: возможно, их перевозили в фурах, и они выбрались оттуда, а фуры уехали.

Но, приблизившись, понял, что динозавров тоже нет.

Я вышел на улицу, протёр лицо снегом и понял, что это очень глупо – проехать огромный кусок России и лечь спать в часе ходу от места, где живут мои дети.

В пять утра я наконец вошёл в свой в дом, весь прокуренный и прокофеиненный.

Лёг спать. Но в семь утра услышал детские голоса – и поспешил обнять своих ненаглядных. Мы так долго обнимались, что спать я больше не лёг.

На скорую руку позавтракав, мы сразу поехали за подарками в большой магазин. В нашей машине громко играла музыка. Мы были счастливы.

Всё-таки иногда мне нравится прогресс. Скорость – это близость. Скорость – это преодоление сиротства.

Через полтора дня я встал утром, прогрел машину и открутил пространство в обратную сторону.

Время, которое я выбираю

Спросили: в какое время ты хотел бы жить.

Надо же, а я думал, так давно уже не спрашивают. Это же романтический вопрос откуда-то из времён первых полётов в космос – когда человеку казалось, что ему подвластно всё, вплоть до выбора эпохи – только умей улыбнуться, как Гагарин, и тебе откроются любые врата.

Потом наступило глобальное разочарование: вдруг выяснилось, что от человека ничего не зависит, и он обречён, как сирота, сидеть на приступках чуждой ему эпохи, в которой зачем-то родился, озябший и злой.

Не знаю как вам, а мне моё время пришлось впору.

…я был очень молод, и, хотя прочитал уже тысячи лучших стихов, написанных лучшими из поэтов, – ещё не задумывался о том, что история рядом: только протяни, в буквальном смысле, руку.

Потом вдруг обнаружил себя, сидящего в ошпаренном чеченским солнцем «козелке», сидящего на правом переднем сиденье с автоматом, – а позади, собранный, всесильный и злой, сидел легендарный генерал, покоритель восставших народов, и, слушая его речь, можно было предположить, что с той же интонацией говорил Ермолов или Жуков.

Несколько лет спустя я нашёл себя на рублёвских дачах, в гостях у людей, принимавших совсем недавно самые главные и самые страшные решения о судьбах моего Отечества, а теперь они пожинали сладкие плоды своих решений – но этих плодов хватило не всем, далеко не всем.

Они угощали меня столетним коньяком, они спорили со мной, с моими левацкими перегибами – и тогда возникало ощущение, что все мы люди, и сможем договориться.

Я находил себя в подвалах Центрального дома литераторов или ещё в каких-то мрачных и плохо проветренных комнатах, где собирались совсем другие люди, – ненавидящие тех, что жили на рублёвских дачах, и у их ненависти были весомые основания, понятные мне.

Они создавали шумные, немного смешные партии, в названиях которых обязательно присутствовало слово «спасение» – хотя эти люди не спасли бы даже друг друга, если б их лодка перевернулась в деревенском, поросшем ряской, пруду. Также в названиях их объединений присутствовали такие слова как «фронт» или там «рубеж», столь же мало соотносящиеся с физическими качествами людей, собиравшихся под этими железными вывесками, способными в случае падения придавить их насмерть.

Главный и самый очаровательный из них, грузный, замечательно остроумный, обильно посыпанный родинками и рябинками, немного похожий на мудрого водяного, который вынырнул – и ряска осталось у него на лице, – автор доброй сотни геополитических романов, десяток из которых были безусловными шедеврами, – смотрел на меня смеющимися глазами и готов был назначить меня своим преемником – к удивлению, а то и негодованию своей красно-коричневой паствы.

Забавно, но в те же годы мы выступали на одной площади, стоя плечом к плечу, с одним кудрявым человеком, который половину своей жизни тоже собирался стать главой страны, но случилось так, что его однажды застрелили на мосту напротив московского Кремля.