Истории из лёгкой и мгновенной жизни

На войне убивают не всех.

На войне не убивают даже половину личного состава.

Люди, приезжающие на войну умирать, – это плохие бойцы.

Здесь их называют «суицидники». Суицидник – это тот, кто не прикроет тебя, перепутает поставленную задачу, задурит, бросится под выстрел.

На войну не надо приезжать умирать. На войну надо приезжать жить.

Война – это такая работа. Война – это такая жизнь, только лучше жизни.

Долгожданная встреча с личным телом

Четыре года я колесил по донбасским дорогам, накрутив тысячи и тысячи километров. Два года я носил форму и оружие, и вся машина моя пропахла оружием и никотином.

Всякий раз, переходя российскую границу, я провожу осмотр своего собственного автомобиля, находя то там, то здесь завалившийся магазин, гранату или одинокий патрон, спрятавшийся под сиденьем. Статья, между прочим, уголовная. Никому не докажешь потом, что я профессиональный сепаратист, и мой переезд на Донбасс спокойно комментировали такие люди, как пресс-секретарь российского президента и глава МИД.

Этим летом я решил демобилизоваться; два года – больше, чем «срочка» в наши дни; дел в большой России накопилось много, и ещё организм мягко намекнул мне, что не мешало бы снять с него часть нагрузок.

Ладно-ладно, успокойся, скоро отдохнёшь, – отмахнулся я.

Я демобилизовался, пару дней попраздновав в Донецке это событие; с утра, проспав пять часов, сел за руль, и к вечеру, проехав под полторы тысячи километров в один заход, уже был на своей перевалочной базе под Москвой. Я сто раз так делал.

Со мной приехали два моих ополченца – бойцы, помогающие мне не только в делах военных, но и мирных.

Мы выпили чаю – на этот раз действительно чаю, – и легли спать.

У меня было, как всегда, прекрасное настроение, и отличное самочувствие. У меня никогда ничего не болит, я даже не простужался лет двадцать, я никогда ничего не лечил, у меня не бывает ни головокружений, ни похмелья, ни колик, ни спазмов, ни чего-либо другого, у меня даже все зубы с детства – свои, хотя их столько раз могли выбить, да и какие кости я только ими не грыз – но свои зубы, свои, – и все органы до сих пор работали безотказно, поэтому я до сих пор толком не знаю, где у меня и что внутри располагается.

Я проспал полчаса, проснулся в полночь, и не понял, что происходит. Ну, то есть, у меня болело всё и сразу. Всё тело целиком. Ещё через полчаса я твёрдо осознал, что умираю, и решил по возможности проследить этот процесс; такого со мной ещё не бывало, а это любопытно.

Я пытался лежать, стоять, прыгать, я прочёл сотню раз подряд «Отче наш», я выпил пару «бейсболок» – обезболивающих таблеток, которые есть у большинства бойцов армии ДНР на случай ранения, – мне ничего не помогало.

Я ходил и ползал по своей комнате с полуночи до шести утра, не спав ни минуты.

Кажется, я периодически рычал.

В шесть утра я позвонил своей помощнице и попросил заказать мне приём в клинике и вызвать такси. Бойцов я будить не стал. Таким они меня не видели, и у меня не было никакого желания, чтоб они вообще могли предположить во мне хоть одну человеческую слабость.

В машине я продолжал умирать, и водитель смотрел на меня в зеркало заднего вида с видимым опасением, что меня не довезёт.

В клинике я дошёл до своего терапевта на полностью севших батарейках, и только природная воспитанность по инерции мешала мне заорать в голос, чтоб мне вкололи все обезболивающие сразу.

Клиника оказалась отличной: за час они меня стремительно изучили, и сообщили, что на фоне хронического стресса, хронического недосыпа, хронического не пойми чем и как питания, хронического курения и распития чего угодно, – у меня немного отказывают большинство органов, каждый по-своему. У меня давление, лейкоциты, бляшки, и ещё чёрт знает что; информации было слишком много, и я запомнил её только обрывочно. Но они мне всё записали, чтоб мне было что почитать вечерами.

Медсёстры обкололи меня но-шпой, которая так и не снимала болевой синдром ещё часа три-четыре, как будто мне вкололи детской водички.

Когда боль всё-таки начала отходить, я вспомнил рассказы своего деда, пулемётчика Второй мировой. Он вспоминал, как его однополчане и он сам четыре года спали в окопах, ползали в снегах и в грязях, жрали кое-как, спали когда придётся, – и не болели. Но едва кончилась война, минимум четверть личного состава вдруг разом, как минимум, простудилась, а вообще у ничем и никем не побеждённых мужиков полезли все болячки подряд; более того, солдаты и офицеры, пережившие то, что нам и не снилось, вдруг начали повально умирать от каких-то нелепых инфекций.

Я отказался от госпитализации, вернулся на свою перевалочную базу, лёг под три одеяла, потому что меня бил дичайший озноб. Зашли мои бойцы, взяли список лекарств и уехали за ними.

Вернулись через полчаса, привезли таблеток и много минеральной воды.