Истории мирового балета

Полноценной премьере его первого спектакля помешала война. Труппа, которая осталась в Москве, показала балет «Штраусиана» в октябре 1941 года. Было много сомнений: идет война, решается судьба Москвы, и вдруг – бравурный, легкий спектакль. Балет был поставлен по мотивам популярного в довоенные годы кинофильма «Большой вальс». Бурмейстер сделал зарисовки из жизни венского кабачка, где собирается веселый народ и всё кружится в легком вихре: веера, кринолины, мундиры… На премьеру пригласили солдат, и вдруг выяснилось, что им просто необходим такой красивый спектакль, – он будто переносил всех сидящих в зале через ужасы войны к мирному времени, которое обязательно наступит. «Штраусиана» не покидала афиши добрых полвека.

В годы войны балетный коллектив, руководимый Бурмейстером, выезжал на фронт. Во время бомбежек Москвы артисты по очереди дежурили на крышах, и, конечно, не прекращалась работа над новыми балетами. В 1942 году появились комедийные «Виндзорские проказницы», а через год, в 1943-м, Бурмейстер поставил героический балет «Лола», он рассказывал об испанской девушке, которая совершила подвиг во время Наполеоновских войн. В 1946 году Бурмейстер получит Сталинскую премию 2-й степени за «Лолу» и за «Шехеразаду», поставленную в 1944 году.

В то время Владимир Павлович жил в Дегтярном переулке со своей второй женой, балериной Антониной Крупениной. Они познакомились еще до войны – Крупенина танцевала в труппе Бурмейстера, а потом стала его ассистентом. Удивительно, но развод с Аллой Фин не превратился в трагедию, как это бывает. У них сохранились прекрасные отношения, как и у Антонины Крупениной с ее бывшим мужем, артистом Театра сатиры. Они дружили всю жизнь. В праздники собирались все вместе – бывшие мужья и жены, дети, и все всегда поддерживали друг друга.

Еще в военные годы Бурмейстер задумался о постановке балета «Лебединое озеро». Замысел подсказал ему Немирович-Данченко еще в тридцатые годы, но тогда невозможно было поставить такой серьезный спектакль силами Музыкального театра – коллектив был малочисленный и совсем молодой, как и сам балетмейстер. И вот время пришло.

Первое, что сделал Бурмейстер, – разыскал прижизненную партитуру Петра Ильича Чайковского в Доме-музее в Клину, в этом ему помогал племянник Чайковского – Юрий Львович Давыдов, который был директором музея.

К постановке спектакля хореограф подошел очень вдумчиво и осторожно. Второй, «Белый акт» он оставил нетронутым в хореографии Льва Иванова. А для репетиций с женским кордебалетом пригласил из Ленинграда Петра Андреевича Гусева – хранителя традиций классического балета, старейшего педагога и балетмейстера. В своей версии «Лебединого озера» Бурмейстер показал, как была заколдована в Лебедь девушка Одетта, а в сцене с Одиллией нашел замечательный режиссерский ход: Одиллия заманивала Принца, появляясь в облике то ли польки, то ли испанки – покажется… и исчезнет в вихре танца, а злой гений (как Воланд в «Мастере и Маргарите») правил балом. Финал хореограф сделал счастливым: чары развеивались и Белый лебедь превращался в девушку Одетту.

Балет «Лебединое озеро» получился удивительный, в нем все подчинено режиссерскому замыслу, нет ничего лишнего или нелогичного, и он до сих пор современный. Каждый, кто участвовал в спектакле, работал с огромной отдачей. Сказать, что премьера прошла с успехом, – это значит не сказать ничего, потому что это был ТРИУМФ. Актриса Серафима Бирман, которая была на премьере, сказала: «Такой успех я помню только дважды – у Вахтангова в “Принцессе Турандот” и у вас в “Лебедином”».

С «Лебединым озером» театр стал выезжать на гастроли за границу. Постановка принесла Бурмейстеру известность в мировых балетных кругах. Через семь лет он перенес балет в Париж на сцену Гранд-Опера. В Париже никогда не ставили «Лебединое озеро» целиком – там шли только «лебединые» сцены, и спектакль в постановке Бурмейстера был по праву признан эталонным. Позже в спектакле танцевали и Майя Плисецкая, и Алла Осипенко, и Светлана Захарова. Бурмейстер поставит «Лебединое озеро» в Милане, Риме, Будапеште, Праге – его балет завоевал все балетные столицы мира.

Признание, успех… Но для Бурмейстера каждая премьера была испытанием. Его колотило мелкой дрожью, и работники театра, зная это, ставили ему стул в проходе. Однако усидеть он не мог – стоял, и время от времени слышалось его любимое слово: «Катастрофа…»