Истории моей мамы

Дядя Лева никогда не приходил с пустыми руками. Для меня он был круглогодичным Дедом Морозом, который преподносит сюрпризы. Он приносил еду – конфеты, колбасу, рыбу, консервы – и коньяк. Или вещи – сапоги для меня, шарфик и духи для мамы, колготки, набор косметики. Но каждое подношение было завернуто в красивую бумагу – не в обычную, ту, в которой выдавали вещи в химчистке, а в яркую, блестящую. Он выкладывал продукты в плетеную корзинку и перевязывал бантом ручку. Колготки лежали, завернутые отдельно, а из обычного жгута был свернут затейливый цветок.

Дядя Лева приносил в наш дом эстетику. Самое страшное начиналось тогда, когда он садился за стол и начинал меня воспитывать. Он лично сервировал мне обед – большая тарелка, потом глубокая. Ложки, вилки, десертные вилки (которых не было и их заменяли обычные). На блюдце под чайную чашку нужно непременно класть салфетку.

«Нельзя есть со сковородки! – истерично кричал дядя Лева, хотя со сковороды никто никогда и не ел. – Не греми ложкой! Ты же девочка, а не грузчик!»

Он приносил мне необычные предметы – ложечку для грейпфрута, вилку для рыбы, нож с зубчиками для мяса. И разыгрывал целые спектакли. Сервировал стол на три персоны, выставляя тарелочки для хлеба, ножи для масла, бокалы для воды, вина. Он вдевал салфетки (в нашем случае кухонные полотенца, которые дядя Лева нещадно кромсал ножницами) в настоящие кольца для салфеток. И усаживал меня за стол с проверкой. Я была Золушкой, которая попала на бал и должна правильно выбрать бокал, чтобы утолить жажду, или найти нужную вилку, чтобы съесть рыбу. Иногда он срывал с себя галстук и привязывал меня к стулу, добиваясь моей ровной спины и положения локтей.

«Киселева, ты что, ребенка в окопах родила?» – возмущался дядя Лева, если я вставала из-за стола, не спросив на то позволения.

Нам никак не давался этикет – дядя Лева заламывал руки и, как положено, извинившись и испросив разрешения дамы, снимал пиджак – его бросало в жар. Поскольку много времени я проводила у бабушки в кавказской деревне, то путалась в традициях. Там я должна была встать, если в дом заходил взрослый, тем более мужчина. А здесь, если я вставала, то дядя Лева тоже вставал. И когда я возвращалась к столу, Лев Аркадьевич опять вставал, чтобы помочь мне усесться. Но я стояла как вкопанная, и дядя Лева стоял, дожидаясь, пока я соизволю сесть. Мама хохотала над нами обоими.

«Ребенок, твоя мать уже спустилась с гор! – причитал дядя Лева. – И тебе не придется жить в ауле. Я надеюсь… Хотя от твоей матери всего можно ожидать». «Ребенок! Ты не удав, не заглатывай еду!». «Ребенок! У меня образуется головная боль от твоего громыхания! Не скреби ножом по тарелке!»

Я грызла ногти, и мама что только не предпринимала – обещала мне ужасные болезни от бактерий, обмазывание горчицей, а дядя Лева нашел самый верный способ избавить меня от вредной привычки: отвел в парикмахерскую, где мне покрасили ногти в задорный розовый цвет. Грызть их я тут же перестала, потому что дядя Лева подарил мне личный лак.

Мама меня тогда подстригла – сделала модное каре чуть ниже плеч с челкой, ей было некогда плести мне косы по утрам. И дядя Лева чуть голову ей не оторвал.

– Что ты с ней сделала? Мало того что у тебя ежик, который ты… фу, опять на пиво сушилась? Ужасный запах! Так еще и ребенка изуродовала!

Благодаря Льву Аркадьевичу у нас всегда были продукты, самые невообразимые. Когда у меня упал гемоглобин и маме порекомендовали кормить меня черной икрой и гранатами, она устало рассмеялась: ведь могла купить только гематоген и гранатовый сок.

– Киселева, ты чего с таким неприятным лицом? – спросил дядя Лева, когда появился у нас в гостях.

Мама рассказала ему про мою анемию и икру.

– Киселева! Тоже мне проблема! – расхохотался дядя Лева, и через час у нас на столе стояла трехлитровая банка черной икры.

– Ты где достал? – Мама, отвыкшая удивляться, потеряла дар речи.

– Из Астрахани передали, – пожал плечами дядя Лева, щедро намазывая мне бутерброд.

Когда я съела трехлитровую банку икры, мама добыла для меня маленькую баночку красной.

– Не люблю красную, – заявила я.

– Зажралась, – ответила мама и позвонила дяде Леве, чтобы доложить о том, что он избаловал меня.

– Киселева, радуйся, что у тебя ребенок зажравшийся. Это же счастье, что не голодный! – ответил он, и маме пришлось с ним согласиться.

Они с мамой очень странно общались. Лев Аркадьевич любил слушать, как мама говорит по телефону. Особенно когда она ругалась матом. А матом мама владела виртуозно.

– Киселева, у тебя не рот, а оркестр! – восклицал он.

Несмотря на манерность, эстетство, интеллигентность и манеру носить запонки, Лев Аркадьевич любил пересыпать речь простецкими, даже пошловатыми, афоризмами.

– Вот, Киселева, принес тебе ликер! – Он доставал бутылку, на горлышке которой торчал задорный бант. Мама ахала – такой ликер было просто не достать и стоил он месячную зарплату.

– А чего себе не оставил?

– Мне ж он ни в голову, ни в жопу, – отмахивался Лев Аркадьевич, густо краснея.