Истории, написанные при свече

Но Хлодвик-Карл Ротенбургский с озлобленностью на морщинистом лице оттолкнул Франсуа и прервал криком:

– Молчи, не хочу сейчас тебя слушать! Тоже мне герой, Ланцелот Озёрный нашёлся, за моей спиной амуры с моей женой водит! Королева молодая приглянулась ему, бессовестному! А у тебя, дорогая, тоже волос длинен – ум короток, быстренько растаяла без зазрений совести перед милой улыбочкой этого французика! Эх, вы! Я-то думал, что у меня всё, как положено в семье, а у меня и жена – изменщица, и дочка – блудница! А Франсуа сейчас ещё пытается как-то оправдать случившееся, а сам! Ничего, станет мужем моей дочери, мои зятем, заставлю поумнеть не только дочь, но и зятька за одно!

Тут Ульрика не выдержала ( упрёки короля в сторону их с Франсуа вызвали у неё не чувства раскаяния, а обиду на мужа) и с гордой королевской осанкой и с бледным, как снег, но полном решительности лицом крикнула Хлодвику-Карлу:

– Да?! Волос длинен – ум короток?!! Ты, видите ли, думал, что у тебя всё, как положено в семье, а жена тут вдруг прелюбодейкой оказалась?!! Да просто у нас не было никогда с тобой настоящей семьи, ты просто держал меня, как красивую куклу, с которой тебе будет почётно появиться в свете на государственных приёмах и балах, и всё. А когда мы были не на людях, мы жили совершенно разными жизнями, ты просто не интересовался мной, будто меня нет, упрекал моим безродным происхождением, не слышал моего мнения, никак не проявлял сою любовь. Ты, как упрямый баран, берёг память о первой жене, занимался государственными делами, разборками с дочерью, и совсем не видел меня! Что я, Святая Мадонна, чтобы жить в браке девственницей, и, вообще, не видеть от мужа хоть какой-то платонической ласки или нежного слова? Мне восемнадцать лет, я хотела, чтобы у нас получилась настоящая семья, и я всё делала, что от меня зависело, упорно пыталась понравиться тебе, наряжалась в самое красивое дорогое и декольтированное, красовалась, чтобы привлечь твоё внимание, намекала, пыталась наладить общение, открыто звала к себе в будуар. Даже в обиде вылила чернила на тебя, чтобы ты хоть как-то встряхнулся, увидел во мне достойную женщину, провёл время со мной! Но нет же, ты вежливо отправлял меня к себе, будто я служанка, а не жена, тебе было всё равно до моих чувств! Я понимаю, что тебе шестьдесят пять лет, здоровье уже не то, и всё подобное, но всё-таки не восемьдесят пять! Мог бы хоть попытаться проявить хоть какое-то мужское внимание! А Франсуа и не собирался сначала быть моим любовником, мы просто хорошо общались, как друзья, потому что он, в отличие от тебя, уважал меня, как красивую даму и как личность, он всегда интересовался, как друг, моими переживаниями, восхищался моей красотой, умом и незаносчивым характером, у нас были общие увлечения. Конечно, понятно, почему, в итоге так и не получив от тебя ни одного ласкового слова, я предпочла принять ухаживания Франсуа не просто как друга, а как возлюбленного! Так, скажи, какое право ты сейчас имеешь обвинять нас?

Тут Хлодвик-Карл сменил гнев и суровость на морщинистом лице настоящим замешательством. До этого порыва Ульрики он был так разозлён на неё и Франсуа, и на дочь, считал, что его все предали, и хотел только поскорее поженить Франсуа и Фредерику-Берту, чтобы потом отыграться как-то, отомстить им, и, вообще, сделать такую суровую жизнь, чтобы почувствовали свою вину. Но после этих слов, сказанных Ульрикой с таким достоинством и упрёком, старого Хлодвика-Карла как подменили, весь гнев куда-то быстро улетучился, и смерился на смущение и стыдливость. Сгорбившись под меховой горностаевой накидкой, он стеснительно протянул:

– Ну,… мне сейчас так много всего нужно обдумать, я сам ещё не всё понял и не принял всех окончательных решений. Ты, Ульрика, дорогая, распорядись, чтобы уже всё и в церкви Святой Отец, и слуги в бальной зале всё готовили к венчанию, к свадебному пиру, балу, свечей много, угощения редкие, музыкантов для бала хороших, а я пока подумаю…