Читаем Истории, нашёптанные Севером. Антология шведской литературы полностью

Они прошли через двор и поднялись на крыльцо, констебль потянул латунную ручку входной двери. Заперто. В кармане кожаная перчатка нагрелась и чуть не прилипла к ледяному металлу. Констебль постучал так сильно, что стекла в переплетах двери затряслись.

Они немного подождали. Из дома не доносилось ни звука, стекло в двери с внутренней стороны было заклеено красной клетчатой бумагой, которая по бокам слегка отошла. Однако все равно ничего разглядеть было нельзя. Они снова стали колотить в дверь; потом еще подождали. Лундберг топал замерзшими ногами по крыльцу так бойко, что в щелях между досками хрустел лед.

— Для такого мороза ботинки слишком тесные, — пожаловался он. Влезает только одна пара шерстяных носков.

— И ты в одних этих ботинках водишь машину?

— От мотора тепло.

— Думаешь, он дома? — спросил констебль. — Я звонил ему вчера и предупреждал.

— Уверен, что дома, черт его дери, — ответил Лундберг.

Выйдя во двор, они стали заглядывать в окна в надежде увидеть внутри хоть что-то. На первом этаже оконные стекла были холодные и прозрачные. Обойдя вокруг дома по насту и местами проваливаясь так, что снег набирался в ботинки, они увидели, что в комнатах внизу пусто, а на обоях выделяются прямоугольные следы от мебели. Двери всех комнат были открыты, и, когда мужчины снова оказались перед домом, они поняли, что нижний этаж просматривается насквозь: через окна на тыльной стороне виднелись заснеженные ели. Пол внутри был покрыт инеем, таким плотным, что по углам даже нельзя было различить половицы.

На втором этаже окна заиндевели. Но снаружи они заметили, что из печной трубы идет дым. Его светло-серая струя вздымалась строго вертикально.

— Ни хрена себе!

— Когда мы пришли, дыма не было, — заметил Лундберг. — Я специально посмотрел.

— Я тоже, — поддакнул Борг.

Переминаясь на морозе с ноги на ногу, они какое-то время размышляли, что делать. Изо рта белыми клубами шел пар. Воротник полушубка Борга целиком покрылся инеем.

— Вот я думаю, мой полушубок выдержит ружейную дробь? — вслух спросил Борг.

— С ближнего расстояния — нет.

— Вот именно, и еще надо беречь глаза. А что, если взять приставную лестницу и заглянуть в окно?

— Слушай, не надо.

— В какой из комнат он обычно сидит?

— В той, что слева, рядом с кухней.

— Помоги мне с лестницей. Но надо постараться не шуметь.

Ступая в собственные следы, обметанные по краям настом, они обошли дом. Лестница была прислонена к торцу. Борг подлез под нее, а Лундберг взялся за низ. Обхватив руками одну перекладину, Борг прижал ее к груди, уперся ногами в землю, и это позволило им приподнять лестницу. Пока Борг держал, Лундберг пятился через двор и принимал ее у Борга перекладина за перекладиной. Наконец они донесли эту длинную и громоздкую лестницу до выходившего во двор окна и бережно прислонили к стене дома, чтобы не дай бог не стукнуть.

Лестница надежно стояла в снегу, и констебль полез по ней вверх. Еще одна перекладина, и Борг головой уже окажется на одном уровне с откосом окна, но тут констебль остановился. Затем осторожно потянулся всем телом и нагнулся влево. По нижнему карнизу лежал толстый валик льда, а на стеклах плотной листвой папоротника цвели узоры инея. Быстро приложив ладонь в перчатке к стеклу, он попытался заглянуть внутрь, но рассмотреть ничего не смог; одно он знал наверняка: самого его изнутри видно, поэтому он снова спустился на ступеньку ниже. Молча он внимательно прислушался, но изнутри не доносилось ни звука. Затем Борг крикнул:

— Филипсон! Филипсон, ты там? Спускайся и открывай!

Посмотрев на Лундберга, он увидел, что тот стоит, задрав голову, и держится правой рукой за перекладину лестницы.

— Филипсон! — крикнул Борг. — Ты что, не слышишь?

Констебль стал думать, не разбить ли окно.

Пожалуй, не стоит, а то Филипсону будет сподручнее целиться. Борг стал спускаться. Внизу Лундберг помог ему слезть на землю.

— Будем ломать дверь в прихожую, — сказал Борг.

Они поднялись на крыльцо, и констебль достал из кармана пистолет.

— Отойди-ка.

Он ударил по стеклу рукояткой. Брешь вышла небольшая, от нее пошли длинные трещины, но прочная бумага с внутренней стороны не позволяла стеклу рассыпаться. Он ударил еще в двух местах, и оттуда посыпались осколки, оставляя на перчатках констебля белые царапины. Он просунул руку. Изнутри был вставлен ключ. Борг отпер дверь.

Они вдвоем зашли в прихожую и прислушались. Деревянные половицы лестницы были припорошены кристаллами льда, а обшитые железом края самых верхних ступеней покрывала зернистая наледь.

— Я могу со двора последить за окном, если хочешь, — предложил Лундберг.

— Стой на крыльце, чтобы он в тебя не пальнул, вдруг ему захочется.

— Хорошо, но теперь-то ему должно хватить ума нам открыть, — сказал Лундберг и вышел на крыльцо. — Не возьму в толк, почему он не открывает, — уже оттуда произнес шофер, и в дверном проеме показалось и тут же рассеялось в холодном воздухе облачко белого пара из его рта.

— Видимо, боится, — ответил на это констебль и начал подниматься по лестнице. «Ясное дело, Филипсон боится, — думал он, пока шел вверх. — Он боится».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее