Истории о Гонзу Читателе, бывшем аферисте и хакере

Агнесс спустилась и уселась на крохотной площадке между лестницей и дверью на улицу. Я наверху взял табуретку, швырнул по ступенькам, она с грохотом и подскоками понеслась вниз. На середине пути табуретки Агнесс заорала. Когда в дверь просунулись любопытные физиономии моих приятелей, их жадным очам предстала такая картина: Агнесс с табуреткой под головой кашалотьей тушей развалилась под лестницей, заняв абсолютно все тесное пространство и задрав ноги, одна ее туфля свисала со средней ступеньки. На толстом колышащемся животе покоилась крошечная розовая сумочка Версаче. Туша едва шевелилась, пытаясь выбраться из капкана, и громко стонала по-английски: «О, моя нога, я сломала ногу, боже, какая боль, помоги мне, Ру… э-э, Гонзу, скорее, я сейчас умру…» И так далее. Я выскочил из своей квартиры наверху с воплем: «Что? Что произошло?», всплеснул руками, увидев страшное крушение Агнесс, бросился к ней, приговаривая: «Ты не ушиблась?». Потом все дружно вынимали стонущее тело, тащили его на улицу, усаживали в кресло на террасе пивнушки. Кто-то торжественно нес утерянную туфлю, кто-то предлагал вызвать скорую помощь, везти жертву коварных ступенек в клинику. Я щупал лодыжку, Агнесс взарывала пожарной машиной, корчась и порываясь выпасть в обморок. Нашарив глазами в толпе Педру, я подозвал его:

– Педру, дай мне машину, я отвезу ее в Кинту, она в клинику не поедет, у нее свой врач, она только ему доверяет.

– Зачем, твою тетку я сам отвезу. И почему, кстати, она говорит с тобой по-английски?

И тогда, перегнувшись через толстую ножищу, которую до сих пор держал в руках, пристально глядя таксисту в глаза, я сказал вполголоса, чтоб не слышали остальные:

– На самом деле она мне не тетка, она моя мать, приемная. Она вытащила меня из вшивого приюта в Кейпе. Мне было четыре года, я считался полудурком, мочился в постель, ел козявки, размазывал свое дерьмо по стенам и совсем не говорил. Она пришла туда с какой-то комиссией, проверочной или благотворительной, не знаю – молоденькая совсем, но такая уверенная в себе как королева. Ее занесло в нашу комнату. Воспиталка била меня линейкой по испачканным говном рукам, а я молчал и только все старался дотянуться до ее белого платья. А эта говорит ей: «Вы плохо наказываете непослушных, дайте мне линейку!» Воспиталка и отдала. Тогда Агнесс, взяв линейку, со всего размаха влепила ей по щеке так, что сразу появился красный рубец. Не слушая воплей несчастной дуры, она сунула меня подмышку и пошла к директору приюта. Говорит ему: «Ту, что сейчас придет жаловаться, увольте немедленно или уволят вас. Документы этого мелкого засранца выбросьте, я забираю мальчишку с собой.

– И что, усыновила тебя?

– Официально нет, выправила мне новое свидетельство о рождении. Она вырастила меня. Могу я что-то сделать для нее сам, а, Педру?

Тот только вздохнул:

– У тебя права-то есть?

– Есть.

– Ладно, сейчас пригоню машину. Только ты побыстрей, мне же еще в столицу ехать со всеми.

– Я успею.

Стонущую Агнесс с трудом усадили на переднее пассажирское, донельзя отодвинутое назад, сидение, кто-то заботливо положил ей на колени утраченную туфлю, кто-то сунул ей в руки бумажный пакет с сандвичами, кто-то протискивался сквозь толпу, держа над головой ее сумочку, бог не дай, забудет. В общем столпотворение и суета на нашей площади были как на картинах Брейгеля Старшего или еще у какого-то русского художника – «Боярыня отъезжает в ссылку».

Минуты через три, когда Агнесс, наконец, перестала стонать, а то уж больно вошла в роль, надела свою туфлю и принялась жевать сандвич из пакета, я вырулил на дорогу, ведущую в Параизу. Мы покатались по этой дороге взад-вперед-наискосок около получаса, мне уже начал названивать Педру, и, чтобы ничего не врать, я отключил телефон. И вот очередной круг: на въезде в квартал вижу, стоит какой-то чел в старой линялой толстовке, на голове шапочка вязаная с короткими ушками. Это у нас на острове такая национальная шапочка, всегда коричневая или белая, мужики с гор такие носят. И он рукой мне так: остановись, брат. Поближе подъехал, смотрю, а челу-то нехорошо, потряхивает его слегка. Говорю Агнесс:

– Аккуратно. Вроде, наш клиент.

И притормаживаю около:

– Куда, брат?

– В Санту-да-Серра подбрось.

– Легко, счас только бабу эту до дома докину, тут по пути.

Ну он назад полез, уселся за мной, поехали. Я насвистываю, Агнесс улыбается как престарелая Барби, этот сзади сидит, как куча, голову в плечи втянул. Я через плечо, так скабрезно скалясь, говорю:

– Прикинь, брат, я эту бабищу уже неделю по острову катаю. Типа окрестности показываю. Да только чего она видела-то, – хохотнул со значением.

Остановился я у какого-то дома посимпатичнее, пара этажей, садик небольшенький, дорожка, мощеная черной галькой, вверх к калитке. Агнесс заворочалась, стала из машины выколупываться. Вылезла, достает из своей сумочки стоевровую купюру и протягивает мне. Я ей:

– Что вы, сеньора, это слишком, это много, много, – пытаюсь ей купюру обратно всучить.

А она, совсем уже лучезарно улыбаясь, на чистом португальском говорит мне: