Истории, опутанные паутиной

Утром кашу сварить – нехитрое дело. Суп, макароны, котлеты, пюре, клей для обоев, обои и шторы, и снова ковры. Весна скоро всё. Лето, а значит – мошки и комары. Жужжат за москитной сеткой. Для них сетка – стена, а для дамочки – душная клетка.

Сетку прочь, глупая рифма про "Здравствуй, ночь". Из чего создана оболочка этого мира? Лопнуть иглой мыльный пузырь хрупкой Вселенной. Что ты наделала, глупая баба? Вот теперь ты довольна? Ты же вообще всё уронила!

Извозила в пылище любовь, ветер упал, ослеплённый. А эта стоит и моргает. Что стоишь, давай сочиняй, как всё создавать будешь вновь!

Глупая баба плетёт паутину. Ветер отмыла, солнце на ветке. Вроде неплохо вышло. Любовь пригвоздила к стене. Кашу свари, дурища. Глядишь, не заметят детки.

Был такой мир. Не самый обычный. С морщинками, правда. Но ничего, так как-то живее, привычней.

История четвёртая, или Монолог Мамы

Я так любила плотные нити, точно из света лунного сотканные! Я так любила слушать их звон безмолвный, щедро дарила свои творения десятками, сотнями. А иногда миллионами крошечных капель бывали покрыты мои кружева, тогда охапки бесцветных радуг пронзали пространство прозрачной тьмы. И каждая клетка в восторге пела: "Ах, жизнь прекрасна! Жива я, жива!"

Только вот утро моё начиналось с уборки планеты, внезапно грязной. Здесь кипарисы, там баобабы, прополка которых любого счастливца вмиг сделает совершенно несчастным. Вот ты закончишь с сорной травой, а на кружево мухи нагадили, и только боль мне напомнит, что я когда-то была живой.

Всё больше мух утверждали, что это я им расставила сети, что это собратья пчёлы разносят пыльцу, опыляя баобабы грешные эти. И я поверила, что я злодей, лютый разбойник и птицеед. Что не слыхать мне смеха детей, что ничего во мне доброго нет.

И я забилась в тёмный подвал, брат мой на чердаке свой век доживает. Зыркаю злобно на всех этих тварей, мечтаю всех их поймать, высушить, выхлопать, высосать и даже сожрать! Чтобы не смели нас, безобидных когда-то ткачей-пауков, убивать.

История пятая. Соседи

Откровенно и нагло пройдём по дуге, по кривой, по косой, спешим к маме, домой. Известен маршрут, где наградой еда, что покорно несём в общий котёл. И с пути не свернём никогда, никогда.

Раз за разом в поход, впереди только рыжее тело другого, такого, как я, товарища боевого. В спину дышит собрат. Нельзя тормозить. Дружно строем шагает отряд послушных рыжих солдат.

Грязь для тебя, человек, это пища для нас: рассыпаны крошки печенья, слова и хлеба ржаного, что ты приготовил на квас, хотел написать рассказ. Спасибо, о нерадивый, что кормишь семью рыжую, трудолюбивую.

И вновь прохожу в привычных местах, меня не пугают липкие капли. Я не уверена, что мне известна такая штука, как страх. Сладки твои речи, ты смотришь, как погибает колония: мёд и бор на лапах у нас, в гнезде, на устах. О нас не напишут поэм, не будет мемориалов, мы не приснимся во снах.

Я просто рыжий солдат маленькой армии муравьиной, чья матка, однажды крылами взмахнув, поселилась с семьёй в твоей, человек, квартире. И сегодня я исчезаю. Ты в своём праве, от заразы спасаешь детей. Но разве от этого легче? Смотри, человек: умер один рыжий домашний беззлобный до сладкого жадный муравей.

История шестая. Соседская. Синий слон

Спаси слона, чтоб потом убить. На ремни пустить. Полосуй своим скальпелем псевдолюбви мою синюю кожу на ремни, на ремни. Плети канаты тугие из криков слоновьих. Крест ажурный резной гвоздями прибей к изголовью. В изголовье кровати моей немало гвоздей и щербин от ударов кожаной плети и бивней. "Кто говорит, слон? Никогда больше ты не звони мне!"

Я знаю, ты лжёшь. Ты не любишь слонов. И собак, и котов, и мышей, и ежей. Черепаху под пепел от припрятанных сигарет, советских газет. Скотчем вывеску закрепи на двери изнутри, сообщи мне, что входа здесь нет. И выхода тоже, и меня не бывало, похоже. Заснуть я сегодня скорее бы рада. Слон избитый, хромой, истекающий кровью ждёт свой синеющий сон где-то на улицах Сан-Кортадо.

Не история, а плач

Вот бы стать мне синеньким слоником и шляться по улицам Сан-Кортадо. Уши мои станут домиком, палаткой, фигвамом – назови, как понравится, как тебе надо. Ты в моей обшарпанной комнате наведи все порядки мира, чтоб обои в цветочек, герань на окошко. И выброси Влада. В окно. Ты его всё равно не любила. Пусть примчится синяя птица, настойчиво гадит на мой подоконник. Это всё совершенно бессмысленно ныне. Я теперь одинокий синенький слоник.

Соскользнувший брелочек со связки ключей, я иду надышаться Парижем, ЛондОном и немножечко Волгоградом. Ты мне вслед эсэмэски строчишь, и звонишь, и даже едешь за мной… Стой, тебе говорю! Хватит! Не надо!

Ничего мы не смыслим в чужих мирах, и что делать с ними тоже не знаем. Мы зачем-то стараемся их полюбить, крепко в ладони сжимаем. Душим и убиваем.