Истории от первого лица (Повести. Рассказы)

Я сам отвез Таю в больницу. Когда я остановился возле ворот больницы, она обернулась ко мне, долго, пристально глядела на меня.

Я спросил:

— Что, детка, боишься?

— Нет, нисколько, — ответила она.

— А почему же ты такая грустная?

Она улыбнулась чуть заметно.

— Я подумала, на кого он был бы похож, наш сын, на тебя или на меня?

Потом вышла из машины и быстро пошла к приемному покою. Обернувшись, помахала мне рукой. И я поехал обратно.

В тот день у меня было сумрачно на душе. Все время передо мною стояли Таины глаза, сухие, без слез…

Потом через день я привез ее домой. И никто ничего не узнал, ни один человек.

Только однажды, уже много позднее, я спросил ее:

— Ты что, была уверена, что это был бы сын, а не дочь?

Она ответила:

— Мне так казалось.

Первая наша крупная ссора произошла в магазине спорттоваров «Динамо», где я выбирал удочки.

Рыбалка была моим последним увлечением, и удочки я выбирал придирчиво. Я брал каждую удочку и, чтобы проверить ее, закидывал удочку вперед. Так я проверял ее гибкость и упругость.

Тая все время стояла рядом и выговаривала:

— Перестань! Ты же заденешь кого-нибудь непременно! Ну, как так можно?

Потом она рассердилась не на шутку и ушла. А я выбрал себе удочку такую, какую хотел. И отправился в институт.

Вечером мы, как обычно, встретились дома. Она отвернулась от меня, когда я хотел поцеловать ее.

— Что с тобой, крошка? — спросил я.

Она не ответила. Я снова спросил. И вдруг ее как бы прорвало.

— Ты — эгоист, который привык считаться только с самим собой, я это поняла в магазине!

И еще много всяких слов она бросала мне в лицо и, скажу по совести, была такая хорошенькая, глаза горят, щеки пылают, что я не выдержал, схватил ее, стал крепко целовать в гневные, злые глаза, в горячие щеки…

Мы прожили с Таей около двух лет, когда случилась наша первая, по-настоящему серьезная ссора. До того у нас бывали всего лишь размолвки, которые в общем-то кончались миром.

Следует сказать, что первая наша серьезная ссора внешне ничем особенным не отличалась. Коротко говоря, дело обстояло так: у меня было скверное настроение и я холодно встретил тетю Зину, мамину сестру.

Что сказать о тете Зине? Не так уж много. Она считалась в семье неудачницей. В то время как Ника (так сокращенно звали мою мать, Веронику Кузьминичну) стала ученой, защитила сперва кандидатскую, потом докторскую, тетя Зина не хотела учиться и бегала на свидания со своими поклонниками.

Видимо, она была некогда хорошенькая, этакая белокурая, розовая, вся в ямочках пампушечка. Моя мать была в отличие от нее некрасивой, нескладная, с плохим цветом лица, а тетя Зина отличалась свежестью, блеском глаз, длинными, чуть ли не до колен волосами.

Мать встретила моего отца, они поженились, потом родился я, и тетя Зина переехала к нам, чтобы помогать моей матери управляться с хозяйством.

Потом у нас появилась старуха, ставшая не только моей нянькой, но и взявшая все хозяйство в свои руки, добрый ангел нашего дома, а тетя Зина, почувствовав себя свободной от каких бы то ни было обязательств, согласилась немедленно выйти замуж за одного из своих самых преданных обожателей.

Однако брак не был удачным. Муж тети Зины пил без просыпу и спустя примерно десять лет умер от цирроза печени. А тетя Зина спустя год вышла снова замуж и снова неудачно, муж оказался эпилептиком.

Промучившись с ним около семи лет, тетя Зина в конце концов похоронила его и решила больше никогда и ни с кем не связывать свою судьбу.

Она поступила регистраторшей в поликлинику и приохотилась давать всевозможные медицинские советы решительно по всем вопросам, касающимся здоровья; когда ее спрашивали, какое отношение она имеет к медицине, она отвечала скромно:

— Самое непосредственное. Я — средний медицинский персонал.

Но обычно не вдавалась в подробности, и некоторые считали ее врачом, не успевшим получить диплом, а кое-кто даже тибетской знахаркой-травницей, поскольку тетя Зина, советуя, как излечиться от той или иной болезни, отдавала предпочтение прежде всего травам.

Мать по-своему жалела ее. Что значит «по-своему»?

Мать оставалась верна себе, врожденной сухости своей натуры. Ничем не выказывая сочувствия или жалости, она, однако, каждый раз, когда приходила тетя Зина, первым делом стремилась накормить ее, потом, когда тетя Зина уходила, совала ей в карман пальто десятку, а порой даже двадцатипятирублевку.

В тот день мать отказала мне в покупке польской палатки.

Палатка продавалась по случаю, была великолепного оранжевого цвета, и я чувствовал, что, если у меня появится это матерчатое чудо, сияющее, словно солнце, в котором помещались две раскладушки, тумбочка и фонарь на стене, я обрету подлинное, неподдельное счастье. Но мать сказала:

— Извини, голубчик, у меня нет денег…

Я обиделся, но тут же решил, что следует спрятать свою обиду, и попытался уломать мать еще раз.

Я улыбнулся самой своей чарующей улыбкой и, глядя на нее так, как некогда в детстве, наивно и восторженно, сказал:

— Чтоб у тебя не было денег? Фарадейчик, мой дорогой, такого не может быть!