Истории от разных полушарий мозга. Жизнь в нейронауке

Благодаря прорывной операции Майерса по разрезанию хиазмы и логичному следующему шагу по рассечению мозолистого тела рос интерес к тому, что сначала казалось сравнительно непонятным, даже сбивающим с толку результатом. У пациентов Акелайтиса в Рочестерском университете вроде бы не появилось значительных изменений в поведении или когнитивных способностях после операции на мозолистом теле. Из-за той работы и позиции Лешли многие считали, что результаты новых тщательно спланированных экспериментов Майерса и Сперри на животных вряд ли будут применимы к людям.

Конечно, одна из прелестей науки в том, что она не стоит на месте. Когда тема расщепленного мозга получила продолжение и стала крайне важна и интересна научному сообществу, люди захотели узнать, откуда возникла сама идея. Кто был зачинателем? Майерс? Сперри? Оба? Кто-то другой? Происходило ли все само собой, постепенно, по мере того как со временем накапливалась информация? В конце концов, лишь спустя годы после исследования Майерса разработанная им процедура получила название “расщепление мозга” – благодаря Сперри[32], непревзойденному мастеру слова.

Одно из свидетельств о корнях идеи исходит от известного психолога Клиффорда Моргана, переехавшего из Висконсина в Санта-Барбару в начале 1960-х. Он преподавал в Гарварде в начале 1940-х и несомненно знал Сперри, поскольку оба были связаны с Лешли. Морган серьезно интересовался исследованиями эпилепсии, а также прославился как автор учебников. Его первая книга “Физиологическая психология”, опубликованная в 1943 году, получила признание за упорядочение знаний в этой области[33]. Морган сделал блистательную карьеру, основал собственную издательскую фирму, свои журналы и даже общество. Возможно, он послужил примером для моих собственных последующих антрепренерских попыток начать издавать журнал и основать научное общество.

Позже я встретился с Морганом в его офисе, когда приехал на свой первый срок в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре в 1966 году. Он был сердечным и щедрым человеком, который, казалось, живет, чтобы воскресными вечерами слушать диксиленд-джаз в местном клубе. В самом деле, он был настолько щедр, что однажды вдруг взял да и одолжил мне пять тысяч долларов на покупку моего первого дома! Вот так запросто он, сидя за рабочим столом, выписал чек и протянул мне его со словами “Вернешь, когда сможешь”. Этот жест позволил мне устроить свой домашний быт и имел для меня большое значение. Много лет спустя, последовав его примеру, я сделал то же для двух своих молодых научных сотрудников.

Оказывается, мысль о расщепленном мозге впервые была зафиксирована в 1950 году во втором издании книги Моргана, написанном совместно с психологом из Пенсильванского университета Элиотом Стелларом[34]. Высказана она была обыденно и звучала так, будто уже в то время была частью культуры, хотя на самом деле все еще только строили догадки о предназначении мозолистого тела и о том, как информация попадает из одного полушария в другое. Не напоминает ли вам это происходившее в генетике? В конце концов, каждый знал, что существует наследственность и что существует ДНК, и до того, как Уотсон и Крик сопоставили эти факты. Возможно, крупные прорывы попросту назревают, накапливаются. В то же время – и, на мой взгляд, это важно – кому-то надо было выйти вперед и сделать что-то для подтверждения или опровержения тех идей, а не только бесконечно обсуждать их. Для меня несомненно, что Майерс и Сперри засучили рукава и превратили разговоры в экспериментальные данные.

Я встретил Майерса спустя годы на конференции, где представлял результаты работы по расщепленному мозгу на людях, а он рассказывал о некоторых своих анатомических исследованиях, выполненных на шимпанзе[35]. Я очень хотел познакомиться с ним, поскольку осознавал его ключевую роль в истории исследований расщепленного мозга и развитии этого направления. Как ученый он однозначно заслужил уважение коллег, и наука о мозге многим ему обязана.

Это не значит, что он был исключительно положительным персонажем. После моего выступления он стал брюзжать, что, мол, “странный случай из медицинской практики” не имеет особого значения, что это было странное последствие исходной эпилепсии и так далее. Я был ошеломлен и фактически потерял дар речи. Но постепенно до меня стало доходить: сферы влияния – это главное, а я вступил в его сферу влияния, его вотчину, даже несмотря на то, что продолжал его работу на других видах и к тому времени наши исследования на людях уже прошли проверку коллег в нескольких рецензируемых журналах. Мне преподали очередной урок о разнице между учеными и наукой. Помню, я еще размышлял: все ли производители интеллектуальной собственности неизбежно становятся такими? Есть ли какая-то разница между художником, ученым, каменщиком? Стану ли я таким? Не забыть бы проверить…

Доктор Сперри