Задание для наших добровольцев состояло в следующем. Они должны были зафиксировать взгляд на точке на экране, оборудованном как реле с голосовым управлением, так и простым электронным ключом, управляемым вручную. В первой серии тестов после звукового сигнала на экране справа или слева от места фиксации взгляда вспыхивала точка. Половине испытуемых велели говорить “да”, если они видели точку, и “нет”, если экран оставался пуст, то есть на нем ничего не появлялось. Другой половине дали противоположные инструкции: говорить “да”, если экран оставался пустым (ничего не появлялось), и “нет”, если на нем высвечивалась точка. Результаты получились очень интересными.
Когда точка появлялась в левом поле зрения или не появлялась вообще, словесный ответ, который должен был приходить из левого полушария, звучал на 30 миллисекунд позже, чем если точка показывалась в правом поле зрения. То есть получалось, что, когда точка исходно предъявлялась левому, “говорящему” полушарию (из правого поля зрения), реакция была существенно более быстрой. А когда в левом поле зрения ничего не возникало, реакция была менее быстрой, поскольку левому, “говорящему” полушарию все-таки требовалось выявить тот факт, что ничего не предъявляли, и оно должно было дожидаться, пока правое полушарие предоставит ему информацию, и это занимало некоторое время[73].
Впрочем, столь большая разница во времени ответа (30 миллисекунд) не несла в себе никакой логики. Из физиологических экспериментов нам было известно, что передача информации через мозолистое тело занимает всего 0,5 миллисекунды. Почему же тогда в поведенческих опытах все происходило так медленно и, если реакция действительно настолько неспешная, почему мы сами не чувствуем этого в повседневной жизни? Мы еще раз повторили эксперимент. Вместо того чтобы просить студентов говорить “да” или “нет”, когда на экране высвечивается точка или ничего не высвечивается, мы сказали им, чтобы вместо ответа “да” они правой рукой двигали рычаг в одну сторону, а вместо ответа “нет” – в другую. Такое изменение постановки эксперимента могло выявить, что мы имели дело не со временем передачи информации из одного полушария в другое, а попросту с тем фактом, что правое полушарие даже на несложные задания реагирует медленнее, чем левое.
Что ж, эксперименты со студентами дали четкий ответ – и он ставит ученых в тупик по сей день. Реакции правой руки на точку были одинаково быстрыми независимо от того, в каком поле зрения та появлялась. Это означало, что оба полушария в состоянии обеспечить одинаково быстрые двигательные реакции. Удивляло, однако, то, что рука реагировала на 40 миллисекунд позже, если на экране не появлялось точки. Где бы в мозге ни принималось решение ответить на стимул (или его отсутствие), обоим полушариям требовалось больше времени, чтобы отреагировать на “пустое” предъявление. Возможно, мозгу требовалось больше времени на то, чтобы установить, что ничего не произошло, чем на то, чтобы решить, что что-то произошло. А может, мы просто не понимали суть происходящего. Так бывает в науке. Чаще всего именно так и бывает.
К счастью, другие ученые исследовали эту загадку и продвинулись в ее разрешении. Кстати, над этой задачей работала целая группа итальянских ученых под руководством Берлуччи[74]. Безусловно, мы продолжаем изучать вопрос, как две половины мозга координируют свою активность и разделяют обязанности. На первый взгляд кажется, что проблема касается исключительно расщепленного мозга, но в действительности она имеет отношение к одному из центральных вопросов наук о мозге: как одни части мозга взаимодействуют с другими. Все дело в согласованности, как сказал бы ныне покойный комик Генри Янгмен. В мозге разные участки обычно находятся всего в нескольких микронах либо нескольких сантиметрах друг от друга. В обоих случаях разные процессы должны осуществляться локально, а потом уже либо информация посылается в другую часть мозга, либо деятельность разных частей мозга как-то координируется. Исследование того, как обмениваются данными полушария, дает ученому некоторый простор, поскольку физические расстояния между областями обработки информации гораздо больше.
В Санта-Барбаре возникло множество новых направлений исследований и зародилось много длительных дружеских отношений. Именно там я познакомился с Дэвидом Примаком, ставшим одним из моих самых близких друзей. Сложно представить, кто из современных психологов оказал большее влияние на свою науку, чем он. В вопросах нашего происхождения, нашей истории, нашей человеческой уникальности именно Примак помог нам понять, кто мы есть. Своими исследованиями на животных Примак изменил наше представление о разуме. Как однажды сказала мне Лиз Спелке, именитый гарвардский психолог: “Дейв все открыл первый”.