Истории замка Айюэбао

Кабак был самым популярным местом в деревне как тогда, так и теперь. Несколько стариков стояли рядом с кувшином водки — типичная картина в любой сельской местности. Они закусывали вино арахисом. При виде старосты они закричали:

— Угощайся!

Староста с Баоцэ, последовав их примеру, встали возле кувшина и попросили такой же водки, но на закуску, помимо арахиса, получили также маринованные в сое овощи и ферментированный доуфу. Атмосфера в кабачке напомнила ему о других деревенских заведениях, которые попадались ему во время странствий. Староста подтолкнул к нему блюдце с арахисом и первым осушил малюсенькую стопку водки. Как прекрасен вечер на родине! Когда Баоцэ вышел из кабачка, была уже глубокая ночь. Идя по переулку, он воображал, что ступает по следам своей старой бабушки. На этой узенькой улочке не было ни пылинки — так чисто её подмела бабушка.

— Бабушка была так добра ко мне, а ещё Сяо Гоули, а ещё один дедуля-горец. Мне их так не хватает. Когда я жил в том большом стоге, я, бывало, обнимал пёструю коровку и разговаривал с ней: она понимала каждое моё слово, — бормотал он. Глаза его затуманила пелена слёз, и он принялся декламировать цитатник. Он говорил всё быстрее, пот лился ручьями по спине, намочив одежду. Он резко остановился и понял, что забрёл на территорию общежития.

Время было позднее, и он в нерешительности застыл перед зелёной дверью. Когда он уже собрался уйти, дверь отворилась, и учительница Синмэй, обутая в высокие сапоги, сразу же заметила его.

— Время позднее, я просто мимо проходил.

— Ничего не позднее, я как раз хотела выйти проветриться, я привыкла каждый вечер гулять. — Она подбоченилась. — Давай-ка вместе пройдёмся.

Синмэй зашагала вперёд размашистым, далеко не прогулочным шагом, обогнав его и вскоре выйдя за пределы школьной территории. Они вошли на бывшую школьную ферму, которая теперь представляла собой поле с редкими стеблями кукурузы. Баоцэ удивлялся: неужели ей не страшно одной по ночам ходить по таким местам? В этот момент она заговорила:

— Наверное, это у меня привычка ещё со времён войны, на ночь обязательно нужно погулять.

Баоцэ изумился: когда она успела побывать на войне, в её-то возрасте? Она зажгла сигарету и глубоко затянулась, затем присела на грядку и поманила рукой Баоцэ:

— Садись рядышком с учителем.

Баоцэ пришлось придвинуться. Она приобняла его и похлопала по плечу:

— Хороший, хороший мальчик. Знай, что все твои невзгоды закончились.

— Я… не понимаю.

Она неспешно выдохнула струю дыма в его сторону, уставилась на него сквозь тьму и, разглядев наконец его лицо, резко отшвырнула бычок и обеими руками схватила Баоцэ за уши. Тот попытался вырваться, но она всё крепче сжимала его голову, глаза её были совсем близко, она внимательно смотрела в его лицо, выдыхая сигаретный дым. Баоцэ закашлялся, а она захохотала. Он поднялся и зашагал прочь. Из-за его спины раздался окрик:

— А ну вернись!

4

Он хотел уйти, но вновь вернулся, пошатываясь, и сел рядом с ней. Голова кружилась: сегодня он перебрал. Когда она тронула его за руку, та бессильно заколыхалась в воздухе. Женщина потянула его, и его тело показалось невесомым. Впервые в жизни напившись, он встретил такую женщину — уверенную и невозмутимую, готовую к его приходу, пребывавшую в радостном настроении. Она шутила с ним, а глаза её лучились тёплым нежным светом, как глаза дикого зверя. Он убедился, что только у горных диких зверей бывает такой взгляд: это существа, совершенно не опасные для человека. Тем не менее его сердце забилось чаще, потому что от женщины исходил специфический аромат, напомнивший ему запах пёстрой коровки. Все органы словно склеились внутри, как будто погрязли в тине. У него уже не было сил убегать, а она тянула и подталкивала его. Ему казалось, радость и веселье в ней сменились гневом, движения стали грубыми и резкими; она расстегнула на нём одежду, оценила его худощавое телосложение, постучала пальцем по рёбрам, приложила ухо и стала прислушиваться, затем разочарованно поморщила губы. После всех этих приставаний её лицо неожиданно оказалось вплотную к его лицу, и она прокричала:

— Дурак!

Той осенней ночью он и вправду рядом с ней превратился в глупца. Кукуруза ещё не созрела, по полю гулял прохладный ветер, от дуновений которого из глаз у него полились слёзы.

— Ты плачешь от радости или от горя? — спросила Синмэй. — Если от горя, то ты ещё глупее, чем я думала.