История

1 Никий здесь впервые упомянут Фукидидом, хотя был уже при Перикле известен как храбрый военачальник (Plut. Nic. 2,2). После смерти Перикла Никий стал одним из вождей «городской партии» и главным противником Клеона.

2 Островок к востоку от Мегарской гавани Нисеи.

3 См. II93,4; 94,3.

4 См. II93 —94.

5 Ср. II 69,1.

6 Вероятно, штурмовых лестниц.

52. Около того же времени в это лето платейцы¹, исчерпав свои запасы продовольствия, не смогли больше выдерживать осаду и сдались пелопоннесцам при следующих обстоятельствах. Пелопоннесцы штурмовали городские стены, и горожане были уже не в состоянии защищаться. Лакедемон-ский военачальник², поняв бессилие осажденных, не захотел, однако, брать город силой. Он получил приказ из Лакедемона не делать этого, чтобы не возвращать город афинянам (в случае, если когда-нибудь по заключении мира обе стороны согласятся вернуть друг другу все захваченные во время войны пункты) как добровольно сдавшийся. Военачальник послал к платейцам глашатая спросить, хотят ли они добровольно сдать город лакедемонянам и подчиниться решению их судей³, с тем что виновные будут наказаны, но несправедливо никто не пострадает. Так сказал глашатай. Тогда пла-тейцы, которые дошли уже до крайней степени истощения, сдали город лакедемонянам. В течение нескольких дней, до прибытия пяти лакедемонских судей, пелопоннесцы кормили платейцев. По прибытии судей лакедемоняне не предъявили платейцам никакого обвинения, а вызвали их в суд и задали лишь один вопрос: какие услуги они оказали во время войны лакедемонянам и их союзникам. Прежде чем ответить, платейцы попросили разрешения подробнее высказаться и выставили защитниками двоих своих людей — Астимаха, сына Асополая, и Лакона, сына Эимнеста⁴, который был проксеном лакедемонян. Эти последние, явившись, выступили со следующими словами.

1 Продолжение рассказа гл. 24.

2 Не назван почему-то по имени.

3 Один из судей был Аристомелид (Paus. Ill 9,3).

4 О них ничего больше не известно.

53. «Лакедемоняне! Мы сдали наш город, доверившись вам. Мы рассчитывали, что нас ожидает не такой суд, перед которым мы предстали, а более соответствующий обычным формальностям, и хотели, чтобы только вы (перед которыми мы здесь и стоим) были нашими судьями в надежде на самый справедливый приговор. Теперь же мы опасаемся, что совершили двойную ошибку. Действительно, у нас есть все основания подозревать, что на этом суде нам угрожает самый жестокий приговор и что вы не являетесь судьями беспристрастными. Мы решили так потому, что против нас вы не выставили заранее никакого обвинения, требующего защиты, — мы выступаем здесь по собственному почину — и потому, что ваш вопрос слишком краток. Если мы дадим на него правдивый ответ, он будет против нас; ответь мы неправду — ее сразу же легко опровергнуть. В нашем безвыходном положении¹ мы вынуждены (так нам кажется безопаснее) сначала выступить с речью (какая бы участь нас ни ожидала). Люди в нашем положении могут, конечно, своим молчанием дать повод сказать, что откровенной речью они могли бы спасти себя. Кроме прочих трудностей, нам также и нелегко убедить вас. Если бы мы не знали друг друга, то, пожалуй, мы могли бы привести в свое оправдание новые, неизвестные еще вам доводы. Но вы знаете все, что мы можем сказать. И мы не столь опасаемся смертного приговора (так как вы, сразу убедившись, что наши заслуги менее значительны, чем ваши, именно это и поставите нам в вину), но скорее того, как бы вы не принесли нас в жертву другим и дело, которое мы защищаем перед вами, уже заранее не было бы предрешено.

1 Ср. II 59,2.