Таков был социальный контекст прихода Вильсона к власти. В 1912 году ему было пятьдесят пять лет. Никто никогда не видел его без галстука, с закатанными рукавами или неряшливо одетым. Более того, никто не видел его занимающимся делом «ниже президентского» – он не имел простецкого хобби, банальных увлечений. Всякий, кто сближался с ним, знал, что Вильсон в совершенстве владеет искусством «очаровывать», но может быть несгибаемым и нечеловечески упрямым. В раздольном море американской карикатуры есть множество его изображений, но никогда – с улыбкой. Ему совершенно несвойственна была «покоряющая болтовня» ни о чем.
В феврале 1912 года, выступая в Демойне, Вудро Вильсон назвал американский сенат «прибежищем привилегий».
…Их тропы сошлись 27 мая 1912 года, когда Теодор Рузвельт выступал в Принстоне, Нью-Джерси на «праймериз» (первичных внутрипартийных выборах) республиканской партии. Вильсон стоял в толпе слушателей. Рузвельт источал сплошные банальности, и долго молчавший Вильсон изрек «Это была его худшая речь». Через час на трибуну взошел сам Вильсон. Он осудил персональную вендетту в республиканской партии, которая отвлекает внимание от подлинно значимых вопросов бытия – тресты, банковская система страны, состояние рабочего класса.
4 марта 1913 года было прекрасным весенним днем. Два президента – уходящий Тафт и приходящий Вильсон – отправились от Белого дома к Капитолию. Целый ряд талантливых людей выбирали между Вильсоном и Рузвельтом и предпочли, в конечном счете, Вильсона.
28 августа того же года в Си-Гирт приехал получивший уже значительную известность «народный адвокат» из Бостона Луис Брэндайс. В течение трех часов они с Вильсоном обсуждали проблему трестов.
В Америке осуществление властных полномочий возможно только при условии общего языка со средствами массовой информации. Вильсон имел в этом отношении несомненный талант (помимо прочего, всю свою жизнь он превозносил достоинства свободной печати). При Белом доме были аккредитованы примерно сто журналистов. Сначала дважды в неделю, а потом еженедельно президент встречался с представителями прессы и, как говорится, не для цитирования обсуждал события национальной и международной жизни.
Если посмотреть на Соединенные Штаты как на совокупность отдельных регионов, то нетрудно убедиться, что различие в культурном отношении между основными областями с какого-то момента начало резко уменьшаться. Если прежде Северо-Восток в культурном отношении стоял заведомо выше остальных районов (здесь правили бал поклонники европейских искусств, сторонники Ибсена и Шоу), то в XX веке чопорный Бостон нагоняют новые культурные центры Соединенных Штатов, где национальными величинами становились, помимо Марка Твена, Джеймс Ханкер, Баррет Уэнделл, Брандер Мэтьюз, Джон Слоан, Альфред Штиглиц, Стивен Крейн и все друзья Г. Л. Менкена.
Дальний Запад не только быстро догонял старые культурные центры, но превращался в подлинный авангард американской культуры, славный такими новыми именами, как Джек Лондон. Сообщения между отдельными американскими регионами обогащало каждый из них, взятый отдельно. Такие газеты, как «Чикаго Трибюн» и «Лос-Анджелес Тайме», теперь равнялись по интеллектуальному уровню «Бостон Глоуб», «Крисчен Сайенс Монитор» и «Нью-Йорк Таймс».
В Америке появился художественный мир, который с подлинным презрением смотрел на политическую возню вокруг эстетически девственного Вашингтона. Многим писателям и артистам политика – прежняя всепожирающая страсть – теперь казалась другой планетой, Презрение к политике – явление новое для США. Но это факт: культурная страна смотрела теперь на продажных политиканов, дешевых журналистов желтой прессы и на демагогов массовых движений с презрением, равным только презрению к большому бизнесу.
Первая мировая война
Война в Европе была встречена американцами со смешанными чувствами. О войне и прежде говорили со страхом. Теперь газеты сообщали о ее реальных ужасах. Бойня оказалась величайшим «упростителем» в культуре, дав национальным чувствам первенство над всеми остальными соображениями. «Прусский милитаризм» стал именем нарицательным – против него следовало защищать американскую свободу.
В годы Первой мировой войны общество США, вероятно, под влиянием общего духа кризиса, испытывало ряд потрясений. Классовые барьеры потеряли прежнюю строгую очерченность. Неустойчивые семьи получили возможность распасться. Рабочий, фермер и горожанин надели одинаковые униформы. Женщины стали «абсолютно необходимы» для военного производства, что подтолкнуло феминистское движение, Одновременно социал-демократия не выполнила свою роль тормоза на пути войны; отдельные социал-демократические партии предпочли местный патриотизм, и «Интернационал» звучал на разных языках как апофеоз лицемерия.