История античной культуры

Введенное Августом двоевластие (выше, с.313) еще в предыдущую эпоху нередко, в зависимости от правящих императоров, было заменяемо более или менее откровенным единодержавием. Теперь это последнее водворяется окончательно. Личность императора окружается сверхчеловеческим почетом, мало идущим к его христианскому характеру; все к нему относящееся получает эпитет sacer (sacra domus, sucrum cubiculum[140]), обращаются к нему по формуле aeternitas tua[141], приветствуют преклонением; сам он выступает в восточной парче и в золотом венце с драгоценными камнями (влияние соседней Персии); его двор состоит из огромного числа военных и гражданских чинов. Вся власть исходит от него; лишь совещательное значение имеет созываемый им немногочисленный государственный совет (consistorium). Империя разделена на четыре «префектуры», во главе каждой стоит praefectus praetorio (не имеющий более никакого отношения к упраздненным преторианцам); каждая префектура разделена на «диэцезы», эти — на «провинции». Гражданское управление строго отделено от военного (ведомственная система, выше, с.211): во главе диэцезы стоит vicarius, во главе провинции — praeses, но войсками в них управляют особые лица, именуемые comites или duces (позднее из этих наименований возникли титулы западноевропейской высшей аристократии: comtes, dues) и подчиненные военному министру, magister militum. Рим и Константинополь подчинены особому praefectus urbis. Сенат превратился в государственную аристократию; второй ранг занимала муниципальная аристократия, curiales. Они, со включением высших чинов обоих ведомств, обнимали вообще «благородных» людей, honestiores; все прочие были humiliores. Войско делилось на три части: гвардию дворца (palatini; отсюда «паладины»), армию полевую (comitatenses) и армию окраинную (riparienses); особенно важную часть последней составляли так называемые numeri, то есть германские варвары, поселенные на окраинах и наделенные землей. Через них германизация охватывает и прочее войско, благодаря чему и могли возникнуть такие германцы-временщики, как Стилихон, Аэций, Рицимер.

Общественный строй характеризуется последовательно проведенным принципом наследственности: не только знать (сенаторская и куриальная) наследственна — также и в ремеслах (collegiati), в торговле, в солдатчине (солдатам еще Септимий Север разрешил брачную жизнь) сын должен был избрать карьеру отца. Встречается нередко и клеймение человека (конечно, из humiliores) символом его социальной принадлежности в ознаменование ее пожизненности.

Тот же принцип наследственности, перенесенный на аграрную почву, повел к возникновению самого знаменитого и богатого последствиями института нашей эпохи — колоната. Мы видели (выше, с.309), что уже в предыдущую эпоху прежняя обработка латифундий рабским трудом вследствие удорожания рабов уступила место мелкому фермерству, причем, однако, это фермерство было вольным и фермерский контракт мог быть расторгнут той или другой из договаривающихся сторон. Теперь обязательная пожизненность и наследственность была распространена и на фермера; другими словами, фермеры были прикреплены к земле и превращены в класс, средний между свободными и рабами. Особой разновидностью колоната были так называемые inquilini — варварские племена, допускаемые в пределы империи с тем, чтобы они обрабатывали данную им землю на правах колонов и привлекались к военной службе в так называемых numeri. Еще Марк Аврелий принял в империю первую партию таких варваров; в нашу эпоху желающих — вследствие плодовитости германцев и недостаточного плодородия их территорий — стало так много, что им приходилось отказывать; это давало повод к войнам.

Как уже было замечено, проникновение германцев в римскую армию усилило варваризацию этой последней и недовольство коренного населения, которое и повиновалось своим стилихонам как защитникам и ненавидело их как варваров. Но чем объяснить убыль коренного, особенно италийского населения в войсках? И обилие пустырей на территории империи, позволявшее заселение их варварами? И повальную неохоту к производительной работе, поведшую к прикреплению humiliores к своим профессиям? К сожалению, мы должны тут ограничиться догадками; литература того времени, как мы увидим, слишком скудна, чтобы нам ответить на эти основные вопросы.

Прогрессирующая варваризация дает о себе знать также и в правовом быте. То поступательное движение гуманизма, лучшими представителями которого были юристы эпохи Северов, теперь останавливается, и его сменяет быстрый поворот к крутости и жестокости. Деление населения на honestiores и humiliores проходит повсюду к невыгоде этих последних. Пытка подсудимых и свидетелей становится все распространеннее, наказания все бесчеловечнее.