История балета. Ангелы Аполлона

Я уверен, что стиль тоже является ответом на всеобщую потребность; но не столько на четко сформулированные трудности, сколько на затруднения эмоционального характера… Стиль – это главным образом поза, отношение, порой самообман, при помощи которых люди в любую эпоху разрешали конкретные проблемы своего времени.

Жак Барзен

Может показаться, что мы знаем Марию Тальони. Она знакома нам по гравюрам к «Сильфиде» – парижскому балету, который принес ей славу в 1832 году: тонкое, воздушное создание с крылышками, в белом тюле и розах грациозно стоит на пальчиках, слегка подавшись вперед, как будто слушает тихую песню. Она причудлива, похожа на птичку, почти приторно-сладкая, и если в ее головке и теплится какая-нибудь мысль, то и та растворилась в дымке воздушной эфирности. Она – балеринка в розовом трико и пуантах из грез каждой девочки и ночной кошмар феминисток. И в то же время Мария Тальони – одна из самых значительных и влиятельных балерин всех времен, которые когда-либо существовали на земле. Она вдохновила целое поколение, благодаря ей к танцу обратились светлейшие умы и лучшие литераторы Европы, ее имя было известно во всем мире, она стала образцом для Марго Фонтейн, Мелиссы Хейден, Галины Улановой и многих других. Более того, она кардинальным образом изменила танцевальное искусство: «Сильфида» открыла путь балету на пуантах и в пачках, который мы знаем сегодня.

Если на первый взгляд сладкий конфетный образ Тальони умаляет ее значение, то тому есть несколько причин. Прежде всего этот образ не дает представления о ее движении: статичный и фрагментарный, он не отражает ее таланта. А главное, он анахроничен: то, какой мы видим Тальони сегодня, – вовсе не та Тальони, которой восхищалась публика 1830-х годов. Тогда зрители видели нечто иное. Чтобы понять, почему она стала культовой фигурой в балете, нам предстоит заглянуть за картинку с балериной из страны грез и посмотреть на Тальони (и «Сильфиду») глазами тех, кто впервые ей аплодировал.

Мария Тальони родилась в 1804 году в семье из замечательной династии танцовщиков, работавших во времена разнообразных течений и огромных перемен в искусстве. Ее отец, Филиппо Тальони, был итальянским танцовщиком, продолжателем долгой линии исполнителей grotteschi. Но семья преуспела не только в акробатическом и комическом танце: у нее были прочные связи со старым французским благородным стилем. Отец Филиппо, Карло Тальони, был танцовщиком в Турине – в те времена городе франкофилов, где все говорили по-французски, и в 1799 году Филиппо отправился в столицу Франции учиться старому благородному стилю у Жана-Франсуа Кулона; его брат и сестра, тоже танцовщики, учились в Париже. Он был принят в Оперу и недолго работал там с Пьером Гарделем в «Танцемании». И хотя в 1802 году Филиппо уехал в Стокгольм, а затем в Вену, Германию и проехал по всему австро-итальянскому кругу, в Париже он оказался в переломный момент – сразу после революции, когда благородный стиль разрушался и видоизменялся, но еще более-менее сохранялся благодаря таким артистам старой гвардии, как Гардель и Кулон. Таким образом, Филиппо Тальони можно причислить к последнему поколению балетмейстеров, эстетически преданных старому режиму. Это важно, так как позднее он будет настаивать на определенной старомодно-сдержанной манере танца своей дочери.

Мария родилась в Стокгольме, где ее отец работал балетмейстером при шведском дворе (ее мать, София Эдвига Карстен, была дочерью знаменитого оперного певца). Однако балет в Стокгольме был уже не тот, что прежде, – еще один знак того, что изменчивые и неустойчивые политические обстоятельства влияли на развитие танца. У балета в Швеции долгая история, восходящая к XVII веку, когда монархи привезли ballet de cour в подражание абсолютистской Франции. Однако после убийства короля Густава III в 1792 году растущее чувство национальной гордости и поднимающийся класс купечества и буржуазии привели к лишению аристократии привилегий. На балет со всех сторон велись нападки, его обвиняли как расточительное и аморальное искусство, которое отвлекает общество от более важных религиозных и социальных обязанностей. Не видя никакой перспективы, Филиппо поехал дальше.