История блудного сына, рассказанная им самим

Чечены как-то попытались разрушить наш преступный интернационал, начав играть по своим правилам и отказываясь платить в общак. Они организовали бригаду, укомплектованную представителями своего народа – в умных книгах это называется трайбализмом. Это было серьёзным вызовом всей криминальной системе – началась война. Наши начинали сталкиваться с чеченами в ресторанах и на сходняках. Мы долго не могли раскусить их, понять менталитет. Каждый чечен воспитывался, прежде всего, как член своего сообщества – тейпа. Родственные связи были для них святыми, как для обычных уркачей – мать. Только если «святая мать» была фактически простой декларацией, ширмой, позволяющей творить злые дела; родственные связи чеченов были не в пример нашим и чечены действительно мстили друг за друга, отдавая, так сказать, жизнь за други своя. Злом у них считалось лишь невыполнение воли рода. Всё остальное было «халяль». Отличаясь природной дерзостью, чечены доставили немало хлопот преступному сообществу Санкт-Петербурга. Это было варварством: интересы рода – превыше интересов отдельно взятого чечена! Но варварство всегда брало цивилизации грубой силой и своими примитивными порядками. Мусульманами чечены были приблизительно такими же, как и мы – православными, могли выпить и побаловаться наркотиками. Но вместо нашей «веры на час», в них чувствовался фатализм и искреннее презрение к смерти. С самого детства старшие учат чеченов, что самое главное в их жизни – сохранение рода. Поэтому чечен не воспринимает смерть как завершение всего. Потому что пока жив его род, его тейп – жив и он. Такое вот родовое бессмертие. Чечен запросто мог вызвать какого-нибудь бандита или милиционера на дуэль, постреляться. Да и потом их скреплял традиционный чеченский зикр – мистическая практика, – отголоском которой является знаменитая лезгинка.

В начале войны наши, честно говоря, немного просели под диким напором горцев, но, раскусив их стиль и манеры, быстро оправились, подобрали противоядие и выдавили чеченов на обочину. Трайбализм в Питере не прокатил, во имя интернационального преступного братства была произведена чистка автоматными очередями. Хотя потом чеченам удалось притереться и занять какую-никакую, но свою нишу…

…Узнав о конфликте отца с благочинным, я понял, что борьба идёт не только на улицах Санкт-Петербурга, но и в православных храмах, казавшихся ранее мне этаким болотом, которое хвалят редкие бородатые кулики. Мне это даже пришлось по нраву – если есть борьба, значит, есть и жизнь. После долгой спячки христиане вновь открывали для себя славянофиллов и западников, возрождались черносотенские и обновленческие тенденции. В общем-то это был весьма прогрессивный процесс, но, как и во всякой борьбе двух партий, здесь были и свои жертвы. Одной из таких щепок, образующихся при рубке строительного леса, и стал отец. Хотя щепкой он себя отнюдь не считал – даже скажу больше, он считал себя великим дубом, хоть и выросшим криво, но от этого не перестающим быть великим.

Когда я сердцем ощутил перемену в его настроении, мне показалось, что он затаил в глубине души обиду на меня за то, что я неискренен с ним. Я ведь был не только его сыном по плоти, но и духовным чадом. Духовная связь между нами была разорвана моею рукой и это не могло не ранить его доброе сердце. Когда я пытался выведать его мнение об этом, он лишь улыбался и советовал не верить дьяволу, желающему поссорить нас. «Тебя Бог вразумит, – убеждённо говорил он, – не беспокойся, всё нормально». Меня это успокоило до поры до времени, но я немало удивился, когда узнал, что его, как нерадивого пастыря и смутьяна, отправили за штат.

Последней каплей, переполнившей терпение благочинного, была проповедь отца на Покров. Это был день моего восемнадцатилетия, когда братва подарила мне первую машину. Я приехал на своей «девятке» в храм, на литургию, желая показать отцу и оставшимся в живых старичкам, что дела у меня идут великолепно. Не знаю, зачем я сделал это. Быть может, хотел вызвать слова одобрения от знакомых прихожан или даже зависть. А может быть, ни то, ни другое – всё случилось, как любят у нас говорить, промыслительно.

Я приехал уже к концу литургии, осторожно вошёл в притвор и, осмотрев редких прихожан, перевёл взгляд на алтарь. Отец в голубом облачении держал в руках крест и снова проповедовал о скором пришествии антихриста. Меня поразила эта проповедь, она так крепко врезалась в память, что я и сейчас могу легко восстановить её окончание:

«… Уже много лет я являюсь настоятелем этого храма Трёх Святителей. Я несу свой пастырский крест, возложенный начальником веры нашей, Христом Богом. Посему не могу скрывать от вас правду о том времени, в котором нам суждено жить. На наших глазах сбываются пророчества – пришли, по грехам нашим, последние времена.