История блудного сына, рассказанная им самим

– На сухую, брат. Веришь-нет, святым помазанием отошло всё. Даже не кумарило и тяги нет. А врачи говорят, что в случае, если соскочишь, депрессия как минимум полгода. Ан нет. Бог меня исцелил – поэтому, не вдаваясь в теологические споры, скажу, что для меня это самый главный аргумент истинности нашей церкви. Я был мёртв, а теперь ожил. Понимаешь?

– Да понимаю, – буркнул я.

– Так что если хочешь избавиться от торча, приходи к нам в Живую церковь. Доезжаешь до «Болтов», а там пять минут ходьбы…

– Да не, брат. Я православный. И в отличии от тебя – это именно вера моих отцов. Но удачи тебе. Рад, что ты выкарабкался. – Я кивнул и стал подыматься в храм. Уже перед дверьми, я услышал, как долговязый окликнул меня: «Ты всё-таки приходи, посмотри. Может быть, Бог просветит твое сердце и ты избавишься». – Я поднял правую руку, не оборачиваясь, и вошёл в притвор.

В храме царил обычный византийский полумрак, чтец дочитывал шестой час. Я подошел к правому приделу, где исповедовал отец Димитрий. Я посмотрел на него и наши глаза встретились. И его словно перекосило. Теперь, спустя долгое время, я не могу сказать, что мне это не почудилось – на кумарах вообще развиваются разной степени тяжести параноидальные состояния и кажется, что даже самые близкие тебе люди замышляют против тебя нечто страшное.

Но тогда в его взгляде я прочитал неподдельное презрение и усталось, а также желание поскорее закончить сей спектакль, который называется литургией, и пойти домой, где можно заниматься своими делами, почитать Бродского и помечтать, как хорошо в стране американской жить. Этот взгляд словно пробился ко мне в душу и залил её смущением и отвращением. Я подумал, что не смогу дать обет в присутствии отца Димитрия. По крайней мере, не сейчас…

Постояв минуту, другую я вышел из храма и увидел вдалеке фигуру долговязого. Я побежал за ним и нагнал его у трамвайной остановки.

– Андрей, – я протянул руку.

– Михаил, – он тепло пожал её и опять победно улыбнулся.

– Может зайдём в кафе, чаю попьём? Тут есть одна закусочная неподалёку.

– Давай. – От Михаила я уже не ожидал ничего плохого в принципе, как нельзя было ожидать этого от Алёши Карамазова.

Мы зашли в кафе, заказали чаю и по пицце и тут меня прорвало. Это можно было назвать одной из лучших, искренних моих исповедей. Я рассказал Мише про свои бандитские движения, про наркотики, «мутки», вспомнил, как умерла Юля, и ещё множество суровых новелл, наполненных правдой улиц, которые держит в своей памяти любой наркоман. Имена «отъехавших», барыг, студентов, проституток стали оживлять в памяти грандиозный спектакль под названием «дневник наркомана». Даты, квартиры, памятники на кладбище, опознания в морге и избиения в ОВД, – всё это я выложил Михаилу на духу, не утаивая ничего. А он просто слушал, оказавшись хорошим собеседником, потому что знал, есть моменты, когда человека нельзя перебивать.

Когда я выговорился, он покачал головой:

– Так значит, ты решил дать Богу обещание не употреблять героин?

Мне было несколько трудно отвечать, потому что я действовал не по плану, повинуясь больше интуиции.

– Да. Я хотел сделать это сегодня. Для этого и пришел сегодня. Ты уже знаешь о моём отце, о том, как он служил и почему его отправили за штат. – Я на минуту замолчал, думая стоит ли продолжать говорить это сектанту, поскольку отец никогда не верил, что они способны на разумный диалог. Но здесь был больше не диалог православного и сектанта, а двух наркоманов, причём сектант-то как раз был на правильном пути и любые аргументы за Православие из моих уст были бы сейчас просто неуместны. Я продолжил.

– Перед смертью отцу выписали морфий, но он отказался от него, зная, что я болен наркоманией. Поэтому я и выбрал Три Святителя тем храмом, где я произнесу свой обет. – Я замолчал. – Но ты прав насчёт того, что здесь меня могут только выслушать – никто меня не поймёт. Наркоман – это звучит для обывателя, как… преступник, как подонок и просто невменяемая сволочь. Для простого человека это звучит хуже, чем алкоголик.

Долговязый Михаил посмотрел мне в глаза.

– И что же теперь? Ты не станешь этого делать – давать обет?

Я выдержал взгляд, но зачем-то взялся за шею.

– Стану! Но мне сейчас нужно было выговориться.

Он кивнул.

– Тому, кто может тебя понять. Типа исповедаться?

– Ну да. Конечно, у нас считается, что в Таинстве Исповеди действует благодать Святаго Духа, но ведь не менее важно простое человеческое понимание…

Долговязый опять кивнул и, несколько вызывающе, посмотрел мне в глаза.

– Так ты не пойдешь к нам, в Живую церковь? У нас там уже несколько завязавших. Вместе будем держаться. В отличие от православных, харизматы давно занимаются проблемой наркомании, ещё со времени сексуальной революции в Америке. Ты бы мог к нам присоединиться. – Долговязый вдруг нахмурился. – Или ты… – он ухмыльнулся, – или ты, как Анатолий – мой бывший сомолитвенник – считаешь, что мы там все в прелести и умрём смертью вечной?