История болезни

Однажды
Я был похоронен заживо.
Без гроба, просто в мешке.
Неглубоко, но всё ж.
В лесу, далеко от трассы.
Было лето, и пот
Катился по мне ручьём,
Ведь я сам копал могилу.
Копал медленно —
Не потому, что нехотя;
Я раньше
Никогда не работал лопатой,
К тому ж
Стонал от боли сустав
На сгибе левой руки.
Вот и все причины, а так
Я кропотлив в любом труде.
И так же усердно я
Выкапывался из-под земли.
Но сначала я тихо лежал,
Слушая шум двигателей,
Отдыхал от ручного труда
И дышал неспешно,
Тем, чем было.
Единственное,
Что меня волновало,
Это
Камешек, впившийся в спину,
Аккурат в расклеившуюся почку.
Пласт земли,
Смявший грудь,
Словно гиря,
И то раздражал меня меньше.

Мои руки,

Прижатые тканью мешка,
Не могли подсобить
Проложить мне дорогу наверх,
И я извивался как червь.
Люди говорят о себе
Как о кошках, реже — собаках,
Иногда побранятся свинотой,
Бараном, козлом, обезьяной.
Я был могильным червём,
За это мне вовсе не стыдно.
Я полз сквозь рыхлую землю
И радовался лету впервые.
Я недолюбливал лето;
Но если б меня закопали
Дубовой зимой или осенью,
Обильно способной оплакать
Мои внезапные похороны,
Я бы навечно увяз
В спрессованной, грузной земле.
Я полз, раздвигая телом
Сухую, пышную почву,
Рыхлёную носом лопаты.
Я полз.
Рывками, совсем некрасиво.
Потому эти строки решил
Оставить без полировки
Рифмой и всяческим ритмом:
Они
Родственны моим движениям,
Ничуть не знакомым с поэтикой.
Я полз, прерываясь на отдых,
Но каждый рывок шёл всё легче.
Мне помогло, что рождён
Я для пера, не лопаты,
Оттого неумело терзал
Злосчастную землю в лесу —
Неглубокой вышла могила.

Я выбрался, лёг на земле.

Должно быть, всё так и задумано:
Чтобы я смог вынырнуть
Из этого бассейна для усопших.
Хотя, если б не смог,
Никто бы меня не хватился.
Когда я полз,
Ноги выбились из ткани
И теперь были в карей пыли.
Я сжёг свой мешок,
Поистратив
Треть коробка спичек.
Огонь рисовал на нём
Ровные, круглые дыры,
А потом быстро гас.
Во мне не было ликованья
Или волненья, или чего-то ещё.
Моя грудь не тянула жадно
Сухой воздух душного лета.
Я чувствовал Ничего.
Я ведь был похоронен,
А значит, я всего лишь умер,
И теперь я снова не-мёртв.
Моё сердце не останавливалось,
Моя кровь не засыпала в жилах,
Ни один врач
Не признал б меня мёртвым,
Но я верил, что побывал
Прошлый час
Покойником.

Теперь я иногда,

Признаюсь, вывожу людей
На поля, далеко-далеко.
Мы вместе копаем ложе,
Я даю им лежать да подумать.
Терапия весьма помогает,
Всем нравится, мне, в общем, тоже;
Я на день — дон Хуан, и Las Gordas
У меня не такие уж Gordas
(Было бы тяжко копать
Пристанище тучному другу).

Поделишься с кем — не поверят,

Потому говорю будто в стихах.
Ведь мало ли что
Я мог сочинить?
Буквоплёт, что с меня взять.
И когда свысока говорят,
Подобрав презрительно губы:
«Молодой, что ты знаешь о жизни?»,
Те, у кого самым страшным
Опытом был развод,
Ринит у дитя и экзамены,
Мне охота вздохнуть и спросить:
«Представляете, сколько дерьма
В этой жизни черпал я ботинками,
Если копая могилу в лесу,
И потом лёжа в ней,
Я не чувствовал страха,
А только большую усталость?»
Но я никогда не спрошу;
Я слишком разумен, чтобы
Учить учителей.
Я размышляю о том,
Что если я не знаю жизни,
То они не знают смерти,
И улыбаюсь.