История болезни коня-ученого

Надо учитывать, что до того знакомство с художественными произведениями о войне сводилось к «Подвигу разведчика», где нашему офицеру было достаточно спрятаться за портьерой, чтобы фашисты его не нашли возле вскрытого им сейфа. Я, увидев эту фильму в свои пять тогдашних лет, поразился – по собственному опыту игры в прятки в квартире я уже точно знал, что это не метод – портьеры проверяют первым делом, да и видны ноги из-под портьер, недостающих до пола… Это потом ко мне в руки попали книги Виктора Некрасова, Василия Гроссмана, «проза лейтенантов». А тогда Симонов надолго стал любимым писателем, и вышедшее несколько лет спустя продолжение – «Солдатами не рождаются» только укрепило это мнение. Там впервые в советской литературе появилась сцена, которая поставила определенную точку в моих представлениях: когда Серпилин, вызванный к Сталину по письму о его арестованном друге, смотрит в глаза Вождю и понимает – жаловаться некому! А вскоре пошла волна отката и уже в 65-м появились первые ласточки восстановления прежних установок – все эти киноэпопеи с Верховным в красивом мундире, с трубкой, набитой неизбежной «Герцеговиной Флор», и мудрыми мыслями.

Конец 50-х – это и пора, когда взошел богатый урожай поэтов, читавших стихи у памятника Маяковскому, а в четвертом классе мне в руки попала книжка «Страна Багровых Туч», которая очень понравилась – живые герои, драматичный сюжет, увлекательная история, это был дебют (не считая мелких вещей, о которых я узнал позже) Братьев Стругацких – писателей, которые стали любимыми, чьих книжек всегда ждал и которые добывал – иногда с немалыми усилиями и даже некоторым риском.

Тогда же стали издаваться и попадать мне в руки мемуары советских маршалов и генералов, которые проглатывались мной, как и любые другие тексты, со скоростью 60 страниц в час. И вот что я приметил: то тут, то там в этих книгах возникали ссылки на произведения Гудериана, Гота, Манштейна, Типпельскирха, причем в русскоязычных переводах. Это страшно меня заинтриговало, и, повзрослев, лет в 15–17 я таки до них дотянулся, реализовав максиму древних – audio altera pars[61]… Наряду с семьей и профессиями – физиолога-экспериментатора и переводчика, и увлечением футболом и, вообще, любым спортом, на котором стоит марка ЦСКА, история начального этапа войны стала важной частью моих интересов.

Военная тема не оставляла и в реальной жизни: 62-й – это не только всякие школьные и футбольные заботы, это и год карибского кризиса. Я, как и все советские люди, ни черта не знал об авантюре с доставкой на Кубу наших ракет в ответ на размещение американских в Турции, про которые нас как раз проинформировали. То, что дело пахнет керосином очень серьезно, до меня дошло, когда в газетах опубликовали приказ министра обороны об отмене всех отпусков в Советской Армии, а друзья деда у него на Козихинском рассказали, что в магазины завозят «охотничьи наборы» продовольствия, предназначенные для выдачи населению в случае «особого положения».

С этого момента стала поступать какая-то обрывочная информация о ведущихся между СССР и США переговорах, и потом у многих наших граждан сложилась иллюзия, что проблема была решена чуть ли не в течение двух дней, хотя все это на самом деле тянулось намного дольше и изобиловало весьма драматическими поворотами. Признав перед американцами и так очевидный для них факт размещения ракет на Кубе, для собственного населения мы этого, насколько я помню, тогда так и не сделали. На чем мы договорились, из сообщений советских СМИ понять было невозможно, ясно было только, что как-то острый вопрос решен. Я узнал, на каких примерно условиях тогда договорились, только уже будучи студентом 8 лет спустя, когда в Главном Здании МГУ добрался до материалов «черного ТАСС», где как раз была статья о том, как мы за вывод ракет с Кубы получили обещание Кеннеди вывести ракеты из Турции в следующем году, что и было сделано.

Не знаю, как другие, а я ту военную угрозу воспринял очень всерьез, тем более что о поражающих факторах оружия массового поражения советских людей заботливо оповещали различными средствами. Глядя из своего взрослого настоящего, я понимаю, что корейская война, венгерские события, гонка вооружений, кризис с «Локхидом», карибский кризис – весь этот ряд событий, который наложился на мое детство, – это овеществленная идеология «осажденной крепости», «республики в кольце врагов», идущая отчасти со времен Гражданской, а по б'oльшей части – от идеологического обоснования того, как бедно и трудно мы живем по сравнению и с нашими бывшими союзниками, и бывшими противниками. Совсем, как нынче…