История болезни. В попытках быть счастливой

Потом чудеса продолжились. Мне пришло письмо от женщины, которая точно так же разыскала своего деда. Ее дед, так же как и мой, умер от сепсиса в лазарете лагеря Берген-Бельзен, но только не 23-го, а 10 января 1942 года. Она же прислала мне телефоны немцев, семейной пары, которые изготавливают глиняные таблички с именами умерших в лагере солдат. Она прислала мне фотографию таблички с именем своего деда. Совсем мальчишка – 1915 года рождения.

7 июня. Кузина Зина повела меня вчера на премьеру “Бориса Годунова” (ой, что-то очень популярно стало произведение!) в “Оперу” к Вишневской. Все хорошо, голоса, сценография и т. д. Убило другое. Рядом с Вишневской, которая на любом спектакле, а тем паче на премьере, присутствует, сидел отставной наш Юрьмихалыч Лужков. Шикарно выглядящий, гладкий. Дорогие масквичи толкались в очереди за аффтографом. Яко оглашенные, наслушавшиеся царственной музыки Мусоргского. Сбивая всех на своем пути.

9 июня. Как часто в сообществе стали появляться истории о том, как с детей-инвалидов снимают инвалидность! Все чаще и чаще. Чего жалеют: денег на мизерные пенсии, льгот при поступлении, отсрочек от армии? А какой из Робки боец, окажись он, не дай Бог, в рядах?

Из Робки боец никакой. Ибо родился Робка, внук моей кумы Тани, с неслабой гидроцефалией. Первый год – тремор-массажи, возбудимость-ванны, таблетки, уколы. И т. д. Помогало. Очень толковый Робка пошел в школу и стал хорошо учиться.

А в десять лет начались головные боли. Тики, скачущие зрачки. Учителя звонили Тане и говорили: мы отправили Робку домой, у него опять болит голова. У Робки нашли неоперабельную кисту. Под черепом где-то. Не важно где.

Сейчас ему четырнадцать. Он освобожден от физкультуры и от всех серьезных нагрузок. Нервничать тоже не на пользу. Бывает, что он почти кричит от боли. По нескольку дней. И в школу ходить не может.

Инвалидность Робке не дали.

А у девочки без пальчиков на руке, которая сидела в очереди на Большую Комиссию, инвалидность сняли. Зря они ехали из дальнего Подмосковья и надевали самую красивую кофту. Они полдня были в коридоре рядом с Робкой. И с мальчиком, организм которого не усваивает что-то жизненно важное.

Таня сидит напротив меня и перечисляет этих детей, с которых сняли инвалидность. Перечисляет долго.

12 июня. Съездили в Тверь. Четыре часа по пробкам туда, два часа с ветерком обратно. Лето, особенно его начало, русским городам к лицу. Зелень, Волга, несколько церквей, несколько особняков – и что вам еще нужно? Памятник Афанасию Никитину с ладьей, на которой он ходил за три моря (маршрут не вспоминается!), Михаилу Ярославичу Тверскому на коне, ну и Ленин гигантский, жопой к речке. Речной вокзал, где выставка открылась, старый, красивый, полуразрушенный. Ступеньки выщербленные, осыпающиеся. Про отсутствие пандуса я молчу. Выставка классная. Но она мне понравилась еще в каталожном виде. Сто картин, стилизованных под надписи, сделанные каким-нибудь прыщавым “патриотом” ночью в подворотне из баллончика с краской, информируют: “Пушкин – на четверть арап”, “Циолковский – наполовину поляк, наполовину татарин”, “Майя Плисецкая – еврейка”. И вдруг становится понятно, что “наше российское все” – это такая мешанина кровей и национальностей, что любо-дорого смотреть.