История будущего Глори О'Брайан (ЛП)

Я достала «Почему люди делают снимки» и открыла разворот с Биллом, мужчиной без головы. Я любовалась его развороченными соединительными тканями и сломанными костями. Здесь были все цвета, которые только можно было себе вообразить. Ве оттенки желтого: жировая клетчатка, частички костей, хрящи, куски зубов. Оранжевый, красный, лиловый и синий. Радуга смерти. Столько красок – и все-таки головы у него по-прежнему не было. Только шея и часть челюсти. Столько цветов – и Билл все равно был «абсолютно черным». Ничем. Нулем. Билла больше не будет.

Действительно ли я хотела себе такого будущего? Мне нравились мои торчащие коленки. Мой дурацкий ирландский нос. Почему я смотрела на Билла? Откуда он у Дарлы?

Я перевернула страницу и увидела четыре черно-белых снимка зуба. Вырванный зуб – целиком, с длинными кривыми корнями – лежал на четырех разных поверхностях. На первом снимке фон был белым, и зуб обрел несколько оттенков серого. На второй фотографии зуб лежал на гальке, так что его едва можно было различить, но когда глаза наконец замечали его, становилось жутковато. Третьей поверхностью была грязь. Дарла соорудила шестидюймовую горку грязи и воздвигла зуб на ее вершине, как подношение на алтарь; зуб был в фокусе, а грязь под ним расплывалась и становилась ничем. Четвертый фон был черным, и резкий контраст черного с белым делал зуб объемнее. Видны были все бугорки, впадины и слои эмали. Кто знал, что в одном-единственном вырванном зубе столько текстуры? Столько жизни – хотя он уже неживой? Рядом с четвертой фотографией мама нарисовала стрелочку и подписала: «Макс Блэк и #46». Рядом она нарисовала нахмуренный смайлик и добавила: «Теперь #46 и Билл могут консервировать персики вместе с моей мамой».

Моя мать явно свихнулась. Поэтому тринадцать лет назад она сунула голову в духовку, хотя могла бы вместо этого напечь мне с собой печенья в форме буквы «Н». Именно поэтому ее больше заботило долголетие снимков, чем собственная жизнь. Мне нужен был ответ – похоже, я его получила: «Теперь #46 и Билл могут консервировать персики вместе с моей мамой».

Я перевернула страницу и нашла еще три снимка обнаженных женщин, похоже, снятых одновременно с первым. От них никто голов не отрывал, и я все прекрасно разглядела. Голова принадлежала Жасмин Блю Хеффнер. Самое страшное было в том, что молодая Жасмин Блю выглядела один в один как Элли. Мне казалось, что я смотрю на обнаженную Элли, и это было огромной, зон на двадцать, ошибкой. «Все мы голые под одеждой. Что в ней такого особенного?»

========== Сдирать мясо с кости ==========

После того, как я нашла фотографии, предстоящая звездная вечеринка предстала предо мной в совсем ином свете. Как я теперь буду смотреть в глаза Жасмин Блю Хеффнер? Я хотела прочесть всю тетрадь прямо сейчас – не ходить к Элли и сидеть в чулане до упора, – но потом я снова взглянула на портрет Жасмин Блю и закрыла тетрадь. Если Дарла спрашивала себя, зачем люди делают снимки, то что это за ответ такой? Или из-за таких снимков Дарла и начала спрашивать? Я сказала стенам чулана: «Я делаю снимки, потому что не всегда могу сказать словами то, что хочу сказать». Ответа не поступило, но мне почудилось чье-то присутствие – как будто рядом со мной кто-то дышал. Звучит глупо, но я испугалась. Вдруг там был Билл? Или сама Дарла? Я уловила какое-то движение – двигалось что-то прозрачное.

Я спрятала «Зачем люди делают снимки» обратно в тайник и заперла за собой чулан. Я взбежала через ступеньку по лестнице и немедленно заперла дверь в подвал.

– Папа? – Он обернулся. Послание от папы: «Наш предок-каменщик из девятнадцатого века стоит на крыше высокого городского дома, улыбается и любуется видом».

– Можно кое о чем спросить тебя? – Видимо, мой голос звучал серьезно, потому что папа поставил ноутбук на кофейный столик и сел попрямее:

– Конечно, что случилось?

– Меня интересует Жасмин Блю. И почему ты с ней не разговариваешь. – Повисло длинное неловкое молчание. Ладно, как скажешь. – Вы ведь знали друг друга раньше? – уточнила я.

– Вообще, мы переехали сюда одновременно. Все четверо. – Я молчала. Папа добавил: – Мы с твоей мамой, Жасмин и Эд.

– И?

– У нас были грандиозные планы.

– Например? – Папа вздохнул и покачал головой:

– Мы хотели основать движение нонконсьюмеристов. Нигде не работать, ни к кому не привязываться, ничего не иметь, – объяснил папа. – Мы были глупыми детьми.

Я промолчала, хотя мне не казалось, что это глупо и по-детски… впрочем, может быть, глупый ребенок здесь я, потому что я только что спаслась бегством из своего собственного подвала и понятия не имею, что делать со своим будущим.

– В восьмидесятые и девяностые, – продолжил папа, – вокруг было слишком много… вещей. И материализма. Все хотели купить новую блестящую машину. Чтобы деньги на деревьях росли. Чтобы хватало на костюмы с галстуками. Все были такими жадными, понимаешь? – Я кивнула, хотя не поняла, чем сейчас было лучше. Все выпускники хотели того же самого. Успеха. С денежными знаками: ¥$П€ХА.

– И что было потом? – спросила я.

– Жасмин начала собирать свое стадо.