История будущего Глори О'Брайан (ЛП)

«Билл преследует меня. Он все еще без головы. Он хочет сказать мне что-то важное. Он сказал мне, что меня трое. Я – это я, ничего особенного. Я жена Роя. Я мать Глории. Это все равно что жонглировать. Иногда мне хочется уронить все три шарика и дать рукам отдохнуть. Иногда я хочу спрятаться в чулан и спать до тех пор, пока не пойму, кто из них троих я. Я не знаю, что я делаю. Я понятия не имею, что я делаю».

Под записью она что-то нарисовала. Я долго не могла разобрать, что там, но, прищурившись, поняла. Дарла нарисовала себя с головой Билла. Точнее, без головы. Когда я разглядела рисунок, я отвернулась и закрыла тетрадь. Потом открыла свою собственную и написала ответ – записи, а не безголовому рисунку:

«Я тоже понятия не имею, что я делаю. Я ничем не жонглирую – и я жонглирую всем миром. Я вижу будущее всего мира, но не вижу своего собственного. Я вижу прошлое всего мира, но не вижу твоего».

Потом я расплакалась – наверно, впервые с детства. Слез было так много, что они застали меня врасплох. Как столько слез помещается в одном человеке? Я вспомнила, как я плакала в школе – когда учителя и другие дети спрашивали меня про маму. Они просто не понимали. Они были нормальными людьми с нормальной жизнью. «Давай позвоним твоей маме, пусть она тебя заберет. Давая твоя мама приготовит что-нибудь к окончанию учебного года? Почему моя мама помогает школе, а твоя нет? Она много путешествует?» Конечно, им тяжело было понять. Меня окружали люди, которые никогда не задумывались о мрачных событиях, с которыми я жила каждый день. Они не понимали, как им повезло. Я плакала в чулане. Мне очень не хватало кого-нибудь – кого угодно, – кто бы дал мне салфетку и сказал что-нибудь умное. Однако я сама сделала все, чтобы никого рядом не было. Я расплакалась еще сильнее. У меня в ушах звучал голос Эда Хеффнера, говорящего мне, какой умной была Дарла. Я очень хотела ему поверить. Но если она была умной, почему же она не понимала? Почему она не понимала, что делает? Почему она не поняла, что однажды, в десятом классе, я попытаюсь подружиться с новой девочкой и она скажет: «Глори, тебе так повезло, что у тебя нет мамы. Моя – просто тупая сука». Почему она не поняла, что если она умрет, единственной женщиной на нашей улице останется Жасмин Блю Хеффнер и мне придется брать пример с нее? Почему она не понимала, как одиноко будет без нее папе? Я взглянула на Билла и поняла. Люди совершают самоубийство, не чтобы расстроить других. Они убивают себя, чтобы избавиться от боли. Я плакала, плакала и плакала. Целую вечность.

Когда вечность закончилась, я взяла рулон бумажных полотенец и вытерла лицо. Я не хотела, чтобы папа видел, как я расстроена. Просто история моей жизни. Не знаю, почему. Наверно, я просто помню, что у папы внутри тоже немало непролитых слез. Если мы оба начнем плакать, мы, наверно, никогда не закончим.

Я заметила, что моя футболка промокла от слез, пошла к себе переодеться и снова увидела чек. Наверно, было бы разумно съездить в банк. Поможет прочистить голову. Может быть, я даже придумаю, что делать с деньгами.

Так что я поехала в банк. Позвали управляющего, потому что сумма была очень большой. Видимо, пятьдесят тысяч – это повод поволноваться для всего банка. Кучка работников бегала за пуленепробиваемым стеклом, как цыплята, запертые в маленьком птичнике с голодной крысой. В конце концов мне выписали квитанцию и спросили, не нужно ли мне что-нибудь еще. Что еще мне могло быть нужно?

Сделав дела в банке, я покаталась по окрестностям. Заехала в несколько кварталов. Проехала мимо старого общественного бассейна, который зарос и больше не открывается. Я доехала до своей школы и объехала пустую парковку. Там я нашла идеальный экспонат для снимка – пустой помост выпускников. Его еще не убрали. Триста пятьдесят пустых стульев, пустая сцена с пустыми ступеньками, пустые трибуны, пустое небо и пустой подиум. Шел первый день после выпускного. Первый день всей оставшейся жизни. И оставшаяся жизнь тоже была пустой. Блестящее покрытие сцены было в десятой зоне. Тени за увечной самодельной рампой и под стульями были нулевой зоной. Я прикинула освещение и отсняла целую пленку. Я назвала ее «Пустые стулья. Пустая сцена. Никто не поднимается на подиум». Потом я подошла к дальним трибунам, где вчера сидела Элли. Я нашла ее граффити: «Обрети свободу. Будь смелее. КТО ТАКАЯ ОКАМЕНЕЛАЯ МЫШЬ? – стояло следом заглавными буквами. – КТО ТАКАЯ ОКАМЕНЕЛАЯ МЫШЬ?» Я села на мокрый от росы бетон и тоже спросила себя: кто такая окаменелая летучая мышь? Потом достала из сумки черный маркер и написала ответ: «Аз Есмь Окаменелая Мышь». Я написала это десять раз разными шрифтами. Потом сфотографировала все десять надписей и ушла домой.