История частной жизни. Том 1. От римской империи до начала второго тысячелетия

Такой образ действий резонно противопоставляется фантазиям, столь же неправомерным, сколь и замысловатым, на которые наводят некоторые особенно возбуждающие воображение мозаичные картины. Тем не менее и сам этот образ действий, в свою очередь, представляется не вполне оправданным. В действительности он отводит античному художнику–ремесленнику несвойственную ему роль: в отношениях, которые связывали его с заказчиком, ведущую партию играл именно этот последний, именно он выбирал сюжеты, которые его интересовали, если не саму манеру их исполнения. Чтобы в этом убедиться, достаточно констатировать, что эволюция стилистики и мотивов декора четко соответствует эволюции всего социума и прежде всего новым потребностям правящих классов поздней Римской империи. Впрочем, не стоит a priori отвергать те соображения, которые подсказывает нам элементарный здравый смысл: изображенные сюжеты, вероятнее всего, обладают неким смыслом и были выбраны не случайно.

Проще всего дело обстоит в тех случаях, когда декор включает сцены из языческой мифологии. Стало хорошим тоном считать, что они никоим образом не отражают религиозных пристрастий домовладельцев, а были всего лишь стерилизованными пережитками более ранней культуры, в самом примитивном значении этого слова. При такой интерпретации существовавшие в Империи практики на несколько столетий предвосхищают культурную ситуацию, при которой господствовавшее христианство действительно могло без особого риска примерять на себя лохмотья античной культуры, поверженной, но притягательной. Однако политическим, культурным и религиозным реалиям поздней Римской империи эта интерпретация не соответствует. Прежде всего нужно заметить, что если в отношении мозаик откровенно языческих зачастую принято отрицать какое бы то ни было религиозное значение, то никому не приходит в голову делать то же самое в отношении мозаик с христианскими мотивами. Этот курьезный подход мог бы быть оправдан лишь в том случае, если бы мы могли констатировать исчезновение в эпоху поздней Империи всех религий, кроме христианства. Часто утверждают: сосуществование христианских и языческих мозаик доказывает, что последние в это время были лишены определенного смысла. Такого рода рассуждения не позволяют учитывать те случаи, когда можно констатировать намеренное разрушение этих мотивов: так, в недавно раскопанном доме в Мактаре, в центре Туниса, мозаика с морским мотивом, украшающая бассейн, как и мозаика фонтана, изображающая Венеру, были скрыты под слоем цемента: судя по всему, эта операция — дело рук христиан.[68] Принимая интерпретацию, отрицающую возможность сосуществования разных религиозных систем, мы рискуем получить в итоге искаженное представление о том, как христианская религия распространялась в римском мире. Эта религиозная экспансия была вовсе не первопричиной радикальной трансформации социума и человека, а всего лишь одним из аспектов общей эволюции, которая влияла на распространение христианства в гораздо большей степени, нежели сама была обусловлена его влиянием. Если вынести за скобки меньшинство, для которого происшедшие перемены являют собой настоящую духовную революцию и способствуют разрушению привычного жизненного уклада, в подобных условиях для большинства населения новые верования скорее наслаиваются на верования старые, чем замещают их. Именно в этом контексте следует понимать соседство мозаик на совершенно разные темы, и приватное пространство — самое подходящее место для того, чтобы должным образом интерпретировать эти совмещенные в едином поле позиции. В самом деле, домовладельцы были куда более свободны в том, что касалось их собственных взглядов: Августин с гневом осуждает господствовавшее мнение, что человек является хозяином своей судьбы (Serm., 224,3). Однако каковы бы ни были их религиозные убеждения, все люди в эту эпоху были уверены, что мир — это игралище демонов; и если оборона общего пространства вверена городу, то защищать свое собственное жилье каждый должен сам. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в этом деле рассчитывают на помощь Пенатов и других языческих божеств, обитающих в доме, религиозные же символы (а религия неизменно настаивает на своей способности охранять мир от всякой скверны, подкрепляя эту способность чудесами) должны его оберегать. Было бы странно, если бы человек, который несет ответственность за семью, вдруг сознательно отказался от одной из этих гарантий. Видение мира меняется не потому, что люди становятся христианами, а с точностью до наоборот: просто переходная фаза может быть очень долгой.