В деревнях, как и в городах, все, что относится к супружеству, в течение долгого времени тщательно отслеживалось и регламентировалось. Воспроизводство семьи было делом не только ближайших родственников, но и соседей, в особенности сверстников. Этот контроль будет сопровождать супругов всю их жизнь, им будут указывать, «чего нельзя делать». Конечно, привычным делом были скрытые или явные протесты и отказы подчиняться, но вплоть до последних десятилетий Старого порядка в самых разных слоях общества предание гласности нарушения правил и следующее за ним наказание составляли суть самого кутюма и на протяжении всей жизни человека сопровождали его переход из одного социального статуса в другой. В эти моменты жизни самоощущение человека полностью зависело от коллективного мнения. Ритуал требовал исполнения определенной роли и одновременно задавал параметры соответствия; это была оборотная сторона его связующей функции. Таким образом, те, кто вступал в брак, испытывали обычное волнение неофита, усугубляемое тревожным ожиданием общественного одобрения, потому что разного рода слухи неизбежно сопровождали любой брак…
В период XIV–XVIII веков эти действия подчинялись двойной цензуре — со стороны религиозных и светских властей, которые после 1650 года ссылаются на «приличия» и запрещают «оскорбительную шумиху», которая нередко вызывает ссоры между супругами; более того, во Франции после 1740 года растет количество жалоб и судебных дел, объекты насмешек восстают. Модель общественного контроля постепенно отрицается, но не вызывает ли этот процесс сопротивления? Карательная роль ритуалов становится предметом споров, которые не стихают до сих пор. Для начала обозначим, о чем именно идет речь.
Достигнув половой зрелости, девушка подвергалась испытанию, которое проводили ежегодно в рамках некоторых сезонных праздников. Во–первых, ночью 30 апреля к порогу дома «девушки на выданье» деревенские парни приносили различные «майские подарки». С одной стороны, это были как бы знаки уважения, с другой — эти подарки говорили о том, что люди думают о поведении девушки. «Язык цветов» был всем известен: растения с шипами намекали на чрезмерную гордыню девушки; бузина, обладающая не приятным запахом и легко лопающаяся в руках, сообщала всем о развращенности. Достаточно было самой малости, чтобы в ход шли все позорящие атрибуты: дурно пахнущее можжевеловое масло, помои, навоз… И даже хуже: в мае 1717 года один торговец скобяным товаром из Каркассона обнаружил на пороге своей лавки «кости и скелеты лотадей и других животных», а к вывеске были прибиты «бы чьи рога». Утром соседи увидели все эти отвратительные останки. Катен, дочь торговца, сочла это местью пятерых или шестерых соседских парней, тоже детей ремесленников Каждый вечер, собрав отходы на живодерне, находящейся за городской стеной, они приносили свои «трофеи» под окна девушки — «делали ей ramade», что на окситанском языке означало «майский подарок», — и пели песни «оскорбительного содержания», провоцируя скандал, о котором нам больше ничего не известно[435]
.Запах цветов, разбросанных у домов девушек в эти майские дни, говорит о качествах девушек. Во время карнавала, в особенности в средиземноморских странах, традиция еще более жестока: например, в том же Каркассоне распевали песню о «неразумной деве» — героине праздника, и разгуливали с ее чучелом; в песне откровенно рассказывалось о похождениях девицы. Мужское население, включая детей, разучивает песню в хижине на отшибе, где мужчины собираются зимой, и распевает ее на церковной паперти после окончания торжественной мессы в последнее воскресенье перед Великим постом.
В это время единственное, что подвергается пристальному вниманию, — девичья честь. Речь идет не столько о сохранении девственности, сколько о том, как девушка держится, как говорит и в особенности о ее способности сопротивляться ухаживаниям, быть осторожной, оказывая кому–то знаки внимания, и постоянной в своем выборе. В момент свадьбы акцент смещается: на передний план выступает целый комплекс требований.