Представляется, что в городских семьях все обстояло проще. Однако и здесь домашняя автономия определялась средой, типом жилья, расстоянием между домом и местом работы. С этой точки зрения поразителен пример буржуазных дам Севера, портреты которых, ставшие с тех пор классическими, нам нарисовала Бонни Смит[63]. В первой половине XIX века эти женщины участвовали в управлении делами предприятий, вели бухгалтерию, предпочитали вкладывать деньги в дело, а не покупать шелковые платья. Во второй же половине века только вдовы продолжили эту традицию. В 1850–1860-е годы большинство женщин оставили дела и уединились в своих домах. Это подтверждают изменения в образе жизни — хозяева больше не селятся в непосредственной близости от предприятий; разбогатев, они избегают контакта с дымом, видом и запахом нищеты; возникают новые кварталы — например, Парижский бульвар в Рубе, — где появляются роскошные виллы, «замки», к которым во время забастовок приходят рабочие, чтобы освистать их. Все это говорит о том, что производственные отношения становятся менее патерналистскими. Женщины отныне занимаются домом, многочисленной челядью и не менее многочисленным потомством. Большое количество детей объясняется, с одной стороны, религиозностью, с другой — отвечает интересам бизнес–стратегии в текстильной промышленности Севера. Бонни Смит выделяет три главные моральные оси: вера в противовес разуму, милосердие в противовес капитализму и воспроизводство себе подобных как оправдание собственного существования. Этим женщины из буржуазной среды, обремененные детьми — в среднем во второй половине XIX века их в семье от пяти до семи, — оправдывают любое свое действие: от поддержания порядка в доме и красоты интерьера до фанатичного следования моде. «Дневные часы» женщины можно увидеть в акварелях Девериа[64], от самых незначительных женских занятий (женщина всегда должна быть занята) — к счетам, этому бичу хозяйки дома; она должна отчитываться перед мужем о своих тратах, каждая мелочь имеет значение в этой морали, суть которой скорее символическая, нежели экономическая. Функционируя в первую очередь как ритуал, она подчиняется строгому порядку. Преисполненные сознания собственной значимости, женщины Севера — отнюдь не пассивные и не смирившиеся. Напротив, они решительно настроены возвести свое видение мира в абсолют. Этот «христианский феминизм» (можно ли говорить здесь о феминизме? нет, если понимать под ним стремление к равенству: в данном же случае требуется признание различий) находит выражение в сочинениях романисток вроде Матильды Бурдон, автора бестселлера «Реальная жизнь», Жюли Бекур или Жозефины де Голль, которые создают целые домашние эпопеи, где сталкиваются добро и зло, то есть женщины и мужчины, чья губительная любовь к власти и деньгам приносит хаос и смерть. Женщины же, светловолосые ангелы домашнего очага, возвращают гармонию в мир семьи.
Эту окрашенную ангелизмом модель домашней жизни, которой культ Девы Марии мешает стать полностью викторианской, мы находим во всех слоях буржуазного общества. Она варьируется в зависимости от размеров состояния, количества слуг и местоположения дома, религии и системы ценностей. Ностальгия по прежним временам, царящая в предместье Сен– Жермен, в других местах гораздо более умеренна. Стремление здравомыслящей французской буржуазии к выгоде, к пользе значительно сильнее, чем принято считать. В буржуазных кругах настаивают на представительских функциях неработающих женщин, вся роскошь которых заключается в том, что они являются собственностью своих супругов и продолжают следовать придворному этикету. Подчеркивается важность семейной экономики и хозяйки дома. Наконец, ребенок, его здоровье и воспитание объявляются главным долгом и сферой влияния женщины. Феминизм как таковой в своих требованиях опирается на материнство, и то, что женщины так упорно настаивают на своих различиях с мужчинами, является спецификой французского феминизма по сравнению с англо–саксонским, который фокусируется исключительно на равенстве индивидуальных прав.
На фоне теряющего силу отца женщина обретает уверенность в себе.