От вышеописанных женщин сильно отличаются проститутки и куртизанки. Власти империи, позже монархии создали образ управляемого борделя и
С первых решений канцлера Паскье регламентаристы мечтали о том, чтобы превратить бордель в место, где можно было бы в конфиденциальной обстановке удовлетворить свои с трудом сдерживаемые желания. Настроенные против эротических изощрений, они выступают за быстрое соитие, не ведущее к появлению привязанности. Дом терпимости, в отличие от подпольных притонов, претендует на то, чтобы быть храмом утилитарного секса. Девиц постоянно осматривают врачи из полиции нравов, за ними следит хозяйка заведения; они должны приносить клиенту умиротворение, но не волновать его чувств, чтобы он спокойно возвращался в семью и общество.
На самом деле, система, достигшая высшей точки развития к 1830 году, когда префекту Манжену удалось на несколько недель закрыть парижских проституток в домах терпимости, никогда не будет функционировать без сбоев. Она так и не смогла покончить с подпольной проституцией. Надуманный реализм какого–нибудь Паран–Дюшатле окажется бессильным: притоны, не поддающиеся контролю, продолжают функционировать; уличные проститутки отдаются в канавах и по обочинам дорог за несколько су; солдатские девки слоняются вокруг гарнизонов, обуреваемые страхом попасться представителям власти. Между официальными и подпольными борделями существует постоянное движение.
В то же время создается образ женщины из народа, которая ассоциируется с вонью помоек, органических отходов, болезнью, трупом; университетская история еще не до конца определилась с происхождением этого образа. Следует обратить внимание на дионисийские функции этой сети вульгарных удовольствий, которые власти считают порождением ада.
Как известно, бедные содержанки, сумевшие освободиться и ловко воспользовавшиеся своими чарами, смогли сделать головокружительную карьеру. Темные личности, перепродававшие старую одежду, занявшиеся сводничеством, умели направлять деятельность своих протеже и управлять ею. Годы Июльской монархии подготавливали триумф «кокоток», куртизанок следующего поколения; нам мало что известно о предыстории имперского веселья.
Остается поговорить о супружеском сексе — вершине мечтаний и страхов повзрослевшей девочки и финальной точке в холостяцкой жизни, которую мы сейчас бегло рассмотрели. Современники мало говорили о супружеской постели — может быть, от осознания ее святости, а может быть, не считали достаточно интересным то, что там происходило. Демографы подсчитали ритм плодовитости, но эти данные никак не соотносятся с гедонистической практикой. Остаются диатрибы духовенства, в то время весьма расплывчатые, и нормативный дискурс врачей, дающий больше информации. Внимательное изучение целого комплекса источников показывает следующее. Прежде всего — важность женской инициации в первую брачную ночь; это значимо для всего века. Новобрачной навязывается образ стыдливости, страха и полнейшей неосведомленности, о чем говорят все медики. Частично для того, чтобы это событие произошло вне семейного круга, получили широкое распространение свадебные путешествия. Все может пройти достаточно брутально, по крайней мере свидетели это повторяют; дело в том, что супруги ждут этой ночи, чтобы открыться друг другу. В 1905 году доктор Форель[439] отмечает, что нравы, царящие в среде его пациентов, не позволяют жениху и невесте говорить о том, чего они хотят друг от друга в постели.