История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

В книге «И возвращается ветер» Владимир Буковский рассказывает, как выжить в ГУЛАГе: «Нужно научиться ничего не видеть вокруг, не думать о доме, не ждать свободы. И так приспособиться к этой жизни, чтобы она проходила мимо, как бы не касаясь тебя». Евгения Гинзбург уходит в мистицизм. В книге «Крутой маршрут» она рассказывает о жизни в женской тюрьме, где убивают и насилуют, и среди прочего пишет так: «Надо мной стояло огромное черное небо с яркими крупными звездами. Я не плакала. Я молилась. Страстно, отчаянно и все об одном. Пневмонию! Господи, пошли пневмонию! Крупозную... Чтобы жар, чтобы беспамятство, чтобы забвение и смерть...». Солженицын полагает, что концлагерь, это «сократовское убежище», раскрывает наконец индивиду его истинную идентичность, а Варлам Шаламов утверждает, что лагерь неизбежно развращает. В «Архипелаге ГУЛАГ» читаем: «До какого „душевного лишая“ можно довести лагерников сознательным науськиванием друг на друга!»* Бруно Беттельгейм, сам бывший узник Дахау и Бухенвальда, утверждал, что там нельзя было выжить и при этом остаться ни в чем не виноватым. «Когда заключенному удавалось занять положение, дававшее ему некоторую власть, — писал он в книге «Просвещенное сердце»,—он должен был защищать и убивать, почти никогда только одно из двух, потому что, если он не убивал своих врагов, он не мог сохранить власть. Это делало позицию и политику, проводимую узниками из правящей группы, в высшей степени двусмысленными». Злейшим врагом узника

* Во французском оригинале ошибочно названы «Колымские рассказы». —Примен. ред.

был его товарищ по заключению. Представитель лагерной верхушки может удержать свое положение только благодаря смерти другого заключенного; отсюда—непроходящее чувство вины, если ему удается вырваться на свободу, побуждающее к молчанию. Это чувство вины отсутствует, возможно, лишь у некоторых уголовников. В лагерях, в значительной степени самоуправляемых, высокопоставленные заключенные вынуждены были играть новую для себя роль палачей, выполняя приказы СС; единственным оправданием перед самими собой служил «всегдашний аргумент представителей правящего класса о том, что они более полезны обществу благодаря своей власти, образованию и рафинированной культуре» (Б. Беттельгейм). Но и безропотный «мусульманин» мог заразиться (хотя, быть может, это просто общечеловеческое свойство) чувством вины. В романе «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана бывший чекист, узник Лубянки, говорит следующее: «А мы, чекисты, выдвинули высший тезис — нет в мире невиновных, нет неподсудных. Виноват тот, на кого выписан ордер, а выписать ордер можно на каждого. Каждый человек имеет право на ордер. Даже тот, кто всю жизнь выписывал эти ордера на других».

Чиновники, уничтожавшие людей

Были ли те, кто отвечал за истребление узников, монстрами, каких показывают в фильмах ужасов? Ответ отрицательный, и этим он потрясает: это были дисциплинированные служащие, которые в первую очередь заботились о соблюдении порядка и результатах своей деятельности. Однако речь шла о специфических результатах: о максимально незаметном уничтожении как можно большего количества людей в кратчайшие сроки, что требовало тщательной организации. Остановимся всего лишь на двух документах. В течение недель, предшествовавших его казни, комендант Освенцима Рудольф Хёсс* * Не путать с Рудольфом Гессом, заместителем фюрера в НСДАП.