История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Любая историческая книга—это прежде всего непростая история книги, которая с первых строк сталкивается с многозначностью слова, вынесенного в заглавие. Во-первых, это прожитая история, то есть прошлое человечества, путано пересказанное постфактум теми, кого называют «историками» (история-рассказ); во-вторых, представление, которое рассказчик формирует на основе этой истории (есть ли у нее «смысл», то есть направленность и значение?), сами эти рассказы, взятые из не всегда достоверных источников или даже придуманные. Здесь речь пойдет об истории-рассказе. Историку в данном случае невозможно охватить феноменальное разнообразие событийного поля. Ход его мысли отражает (искажает?) его же фантазии и предубеждения, — короче говоря, его эпоху и, точнее, то, как он ее воспринимает, мирится с ней, прославляет ее (идея прогресса), отталкивает ее (золотой век остался в прошлом). Историк, изучающий далекое прошлое, зависим от эпохи, которую он не изучает, а именно от его собственной. По его текстам видно, что он разрывается между бытием и небытием. Если он пессимист, он выявляет во всемирной истории «конкретную реальность зла, которая охватывает все вокруг», согласно Гегелю. Если оптимист, то, как Дюркгейм, постигнет идею социодицеи. «Пессимист и оптимист противостоят друг другу в вопросе о том, чего нет»,—писал Поль Валери. Они противостоят друг другу и в вопросе о том, что было.

Автор этих строк стоит перед двойной проблемой: рассказывая историю, свидетелем которой он являлся, может ли историк пользоваться собственными воспоминаниями? В то время как история-рассказ, «научная фантастика» (Мишель де Серто), «подлинный роман» (Поль Вейн), «ретроспективный взгляд на становление человечества» (Раймон Арон) всегда во множественном числе, история частной жизни—в обязательном порядке вещь «идиотская» (в греческом смысле слова*), идиосинкразическая, особая. Со времен Фукидида и до школы «Анналов» была написана история исключений и обобщений. Можно ли написать историю отдельных частных жизней? Да. Но как быть с историей частной жизни вообще—не будет ли она артефактом? Ведь «человек» (объект и субъект нашего исследования) — это область некаталогизируемого, того, что исключает любую взаимозаменяемость. На каждом лице можно обнаружить прошлое (человека, семьи, класса, нации), настоящее (борьбу со временем), будущее (страх перед завтрашним днем, неуверенность в долголетии—мы все смертны). Лицо * В Древней Греции идиот (iouirrqc;) — обыватель, гражданин полиса, не участвующий в общественной жизни полиса.

во всех его проявлениях. Ницше утверждал, что никому из художников не удастся изобразить дерево во всем разнообразии его листьев в постоянном движении. Мы не располагаем ни одним исчерпывающим описанием жизни человека. Даже те, кто пошел дальше других в литературном обнажении своей биографии — например, Мишель Лейрис, — позволяют нам прочесть лишь избранные моменты.

Ввести в историю частной жизни означает прежде всего сказать о различных темпах на разных уровнях социального существования. Разве не очевидно, что история кумулятивна, аддитивна? История науки и техники. Плавно текущая история, состоящая из повторов, ложных новаций, которые на самом деле всего лишь временны, где жизнь разворачивается во внеисторическом, ахроническом ритме: страх смерти, сложные отношения со своим телом, сексуальная неудовлетворенность, одержимость деньгами, обещающими стабильность, постоянные жизненные трудности—все это лишь иногда прерывается моментами счастья, подчас эйфорическими.

Считается, что начиная с 1914 года поле частной жизни сужается, барьеры тайны рушатся, исчезает граница между сказанным и несказанным. Это иллюзия. Еще в 1920-х годах существовали три руководителя частной жизни: исповедник— в духовном плане, нотариус—в материальном (и матримониальном), врач — в телесном. Эти три человека были посвящены в личные и семейные тайны. Урбанизация усилила анонимность. В сельской местности все жили на глазах друг у друга. В мегаполисах все постыдное скрывалось.

ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ В ГОРОДЕ В тоталитарном городе