Мы знаем, что меч в буддизме почитался как символ установления мира, человеколюбия и справедливости. Меч бодхисаттвы Мондзю предназначен для уничтожения не физических врагов, а такого зла, как алчность, глупость и гнев. Мечом вооружен и яростный и спасающий людей Фудомёо. С мечом (кэн – более общее понятие, чем катана или тати) некоторые направления буддизма связывают такие достоинства, как религиозная убежденность, прямодушие, честь и верность долгу. Меч наделен магическими силами и в синтоистской традиции – вспомним знаменитый «Скашиватель травы» – меч бога Сусаноо и Ямато Такэру. Как и в средневековой Европе, меч наделялся почти всеми основными человеческими качествами – добродетелями и пороками, а иногда и именем (так, в семье советника шестого сёгуна из династии Токугава, Араи Хакусэки, хранились мечи, именовавшиеся «Лев», «Обезьяна» и «Змея»). С мечом связано колоссальное количество норм этикета. Превосходные мечи почитались в Японии столь высоко, что появилась особая церемония «любования мечом». Происходила она так (цитируем по О. Ратти): «Хозяин считал для себя большой честью, если гости выражали свое восхищение красотой и качеством мечей, которые обычно висели в зале для приема гостей. Процедура осмотра мечей была тщательно регламентирована, не менее тщательно были расписаны жесты и реплики всех, кто участвовал в подобной церемонии. Мечи доставали из ножен постепенно и никогда не обнажали полностью. К лезвию прикасались лишь через тонкую прозрачную ткань, наклоняя его к свету под различными углами. Тканью при осмотре меча пользовались для того, чтобы предохранить оружие от возможного появления ржавчины, что всегда было большой проблемой в Японии. Быстро доставать меч из ножен считалось грубым и непочтительным, а полностью обнажить меч значило получить в лице хозяина заклятого врага. Опасно было даже случайно бряцать гардой (называвшейся «цуба») меча о ножны, частично вынимая его из ножен – это могло быть воспринято как вызов на поединок. Ведь самураю запрещалось даже показывать обнаженный меч в присутствии друга и в резиденции господина. Конечно, пронизанный церемониальностью суровый кодекс нормативно-благопристойного поведения – как со стороны исполненного гордости хозяина, так и со стороны восхищенного и почтительного гостя – вполне вписывался в контекст японской культуры».
Однако вернемся к истории о Мурамаса и Масамунэ. Когда по одному мечу работы этих мастеров воткнули в дно ручья, осенние листья, плывшие по течению, огибали меч Масамунэ, но оказывались разрезанными пополам мечом работы Мурамаса. Дело в том, что мечи Масамунэ считались величественными клинками, предназначенными для защиты и верной службы господину. О них ходили легенды, что они не дадутся в руки человеку, лишенному понятия о чести, благородстве и великодушии. Их вовсе «не радовала» пролитая кровь. А вот Мурамаса Сэндзо, родившийся в середине XIV века и учившийся у Масамунэ, был человеком раздражительным и вспыльчивым, и его мечи имели славу «жадных до крови», которыми опасно владеть (поскольку они могут вовлечь владельца в стычку) и сражаться (ибо они могут даже зарубить владельца). Ясухиро, современный мастер-кузнец, писал: «Члены семьи Токугава очень боялись мечей Мурамаса, и не без оснований. Токугава Киёясу, дед Токугава Иэясу, умер от ран, нанесенных мечом Мурамаса… Ранения от его мечей получали и сам Иэясу, и его отец Хиротада… Токугава Нобуясу, старший сын Иэясу, был заподозрен в союзе с кланом Такэда и намерениях разрушить союз между Ода Нобунага и его отцом и приговорен к сэппуку. Мгновение спустя после того, как он вонзил кинжал себе в живот, его кайсяку, помощник, всегда находившийся рядом в таких случаях, снес ему голову одним из тех безжалостных мечей, которые писатель назвал «разящими ударами из сумасшедшего сердца». Токугава настолько ненавидели творения этого злого гения, что при любой возможности старались уничтожать их. Однако качество их было столь высоко, а потребность в них столь велика (особенно среди врагов Токугава), что ради их сбережения люди шли на все, вплоть до соскабливания или изменения подписи мастера».