Продолжим наш грустный список. Младший лейтенант Исибаси Нобуо был уроженцем города Сага на севере Кюсю, родился в 1920 году. Перед боевым вылетом камикадзе он служил в авиагруппе, дислоцировавшейся в цукуба. Его послание отцу совсем короткое и очень похоже на маленькое японское стихотворение в прозе (хайбун). Заканчивается оно традиционным хокку (его смысл передан подстрочным переводом).
«Дорогой отец! На юг Кюсю пришла ранняя весна. Все цветет и
благоухает. Повсюду мир и покой, тем не менее это место – поле битвы.
Последнюю ночь я проспал здоровым сном, даже без сновидений. Сегодня у меня ясная голова и прекрасное настроение. Меня радует, что в это время Вы находитесь вместе со мной на одном острове. Пожалуйста, вспомните меня, когда пойдете в храм, наилучшие пожелания всем нашим друзьям.
Я думаю о приходе в Японию весны, когда поднимаюсь в небо, чтобы нанести удар по врагу!»
Младший лейтенант Окабэ Хэйити родился в 1923 году. Он происходил из префектуры Фукуока на севере Кюсю. Перед службой он закончил императорский университет в Тайхоку. Первым местом службы младшего лейтенанта была авиагруппа в Вонсане. Оттуда его перевели в подразделение «Ситисэй» № 2 корпуса камикадзе. Младший лейтенант вел дневник, который после его последнего боевого вылета переслали семье. Вот последние записи в этом дневнике:
«22 февраля 1945 г. Наконец я зачислен в специальный ударный корпус камикадзе.
В предстоящие тридцать дней моя жизнь оборвется. Пришел мой шанс. Смерть и я поджидаем друг дру га. Учеба и отработка знаний на практике были весьма интенсивны, но они стоят того, если мы погибаем прекрасной смертью и во имя большого дела.
Я погибаю, наблюдая драматическую борьбу нашего народа. Следующие несколько недель моей жизни промчатся галопом, приближая мою молодость и само существование к концу…
Боевой вылет намечен в один из предстоящих десяти дней.
Я человек и, надеюсь, не буду считаться ни святым, ни негодяем, ни героем, ни глупцом – останусь просто человеком. Как человек, проживший в страстях и поисках, я безропотно умру в надежде, что моя жизнь послужит «человеческим документом».
Мир, в котором я живу, слишком противоречив. Как сообществу рациональных человеческих существ, ему следовало быть более организованным. В отсутствие одного великого дирижера каждый музыкант издает звуки по собственному усмотрению, создавая диссонанс там, где должна возникать гармония и звучать мелодия.
В сегодняшней изнурительной борьбе мы служим народу с большим энтузиазмом. Мы атакуем вражеские корабли с убеждением, что Япония была и останется местом, где позволено существовать уютным домам, смелым женщинам и прекрасной дружбе.
В чем сегодня состоит долг? Сражаться. В чем состоит долг завтра? Победить. В чем состоит каждодневный долг? Умирать. Мы погибаем в боях, ни на что не жалуясь. Интересно, смогут ли умереть вот так же, без жалоб, другие, например ученые, которые сражаются на фронтах в своей сфере деятельности. Только в этом случае единство Японии станет настолько прочным, что у страны появится перспектива выиграть войну.
Если каким-то чудом Япония вдруг победит, это станет фатальным исходом для будущего ее народа. Для страны и ее населения будет лучше пройти через настоящие испытания, которые упрочат их.
Как лепестки отцветшей вишни весной, пускай мы слетим на землю…»
О какой победе писал этот воин? Нам кажется – речь здесь идет вовсе не о победе во Второй мировой войне. Речь шла о победе, призванной отстоять право на саму суть Японии, ее образа жизни (и смерти тоже!), которому, как ему казалось, угрожают не только внешние захватчики, но и внутренние опасности, вызванные утратой человеком и нацией идеалов ориентиров в этом довольно странном месте, которым является наш мир.
Значит ли это, что многие камикадзе не верили в смысл своей миссии? И в победу? И да, и нет. Конечно, были камикадзе, которых сами их товарищи называли китикай – патриоты-фанатики, верившие в победу до конца. Часто это были просто не слишком сильные духом люди, жаждавшие поскорее закончить свои дни, нередко нарушавшие дисциплину и слывшие скандалистами (впрочем, подобные действия иногда приводили к обратному – наказанием был как раз запрет на вылеты, хоть это бывало и редко. После капитуляции многие такие летчики хладнокровно покончили с собой, доказав, что их поведение не было продиктовано просто страхом смерти, как можно было бы подумать).