История чтения

Августин (в воображении Петрарки) предлагает новую манеру чтения: никогда не использовать книгу в качестве опоры для мысли, не доверять ей, как можно довериться авторитету мудреца, но брать из нее идею, фразу или образ и связывать с другим текстом, хранящимся в памяти, то есть создать таким образом новый текст, всецело принадлежащий читателю. В предисловии к книге «О достойных мужах» Петрарка отмечает, что книга должна послужить читателю в качестве «искусственной памяти»[134] об «исчезнувших» и редких текстах и чтобы он не только собрал их, но, что более важно, выстроил их в определенном порядке. Читателей XIV века такое заявление Петрарки должно было потрясти, поскольку авторитет текста был тогда непререкаемым и роль читателя сводилась к роли стороннего наблюдателя; но через несколько столетий личный, воссоздающий, интерпретирующий, упорядочивающий метод чтения Петрарки стал стандартом для всех европейских ученых. Петрарка пришел к этому методу благодаря свету того, что он называет «божественной истиной» — чувства, которым должен быть наделен читатель, чтобы выбрать путь, ведущий через соблазны страницы. Даже намерения автора, если таковые угаданы, не должны оказывать решающего влияния на суждение читателя. Оно, как считает Петрарка, должно сложиться благодаря воспоминаниям о других прочитанных книгах, с которыми сольются воспоминания автора. В этом динамическом процессе, когда читатель одновременно забирает и отдает, разрывает на части и собирает воедино, он все же не должен переходить этических границ истины — а где именно они находятся, должна подсказать читателю его совесть (или здравый смысл, как сказали бы мы). «Чтение, — писал Петрарка в одном из своих многочисленных писем, — часто сулит опасности, если только свет божественной истины не снизойдет на читателя, показав ему, что следует искать, а чего — избегать»[135]. Этот свет (если следовать созданному Петраркой образу) светит по-разному для каждого из нас и различается даже для одного и того же человека на разных жизненных этапах. Мы не можем вернуться к той самой книге или к той самой странице, потому что в лучах этого света меняемся мы и меняется книга, и наши воспоминания то становятся ярче, то снова меркнут, и мы никогда не знаем наверняка, чему научимся, о чем забудем и что вспоминаем. Не подлежит сомнению лишь то, что чтение, вызывающее к жизни голоса прошлого, иногда сохраняет их для будущего, чтобы мы могли воспользоваться ими самым храбрым и неожиданным образом.

Когда мне было десять или одиннадцать, один из моих учителей в Буэнос-Айресе занимался со мной по вечерам немецким языком и историей Европы. Работая над моим произношением, он задавал мне учить наизусть стихи Гейне, Гете и Шиллера, а также балладу Густава Шваба «Рыцарь и Боденское озеро», в которой всадник пересекает замерзшее Боденское озеро, а потом, осознав, что совершил, умирает от страха на другом берегу. Мне нравилось учить стихи, но я совершенно не понимал, зачем мне это может понадобиться.

«Они составят тебе компанию в тот день, когда у тебя не окажется книги под рукой», сказал мой учитель. Потом он рассказал мне, что его отец, погибший в Заксенхаузене, был знаменитым ученым и знал много классических произведений наизусть. В концлагере он работал библиотекой для своих товарищей по заключению. Я представлял себе, как старый человек в этом мрачном месте, не знавшем ни жалости, ни надежды, в ответ на просьбу почитать Вергилия или Еврипида открывает себя на нужной странице и цитирует древние строки для лишенных книг читателей. Много лет спустя я понял, что именно его обессмертил в образе одного из хранителей книг в «451° по Фаренгейту» Бредбери.

Таким образом, текст, который вы прочитали и запомнили, при перечитывании напоминает замерзшее озеро из баллады, которую я учил много лет назад: с одной стороны, это твердая почва, по которой свободно может передвигаться читатель, и в то же самое время его существование смутно и ненадежно, как будто он был записан на воде.

ОБУЧЕНИЕ ЧТЕНИЮ